— Так что за оградой — сказать-то можешь?
— Наземная магистраль.
Она потянула меня за рукав и утащила на соседнюю дорожку — видимо, я почти подошла к забору. Я увидела каменную скамейку и села в резную тень.
— Как тебе наши сады, Эмма? — Ларисс вышел из-за пышного цветущего сиреневым куста, покручивая в длинных пальцах сорванную ветку.
Не скажу, что сильно удивилась, я почти ждала эту гадину.
— Вы сами знаете, господин управляющий, что они прекрасны, — свежий воздух привел меня в какое-то умиротворение.
Он опустился рядом, поправив полу мантии:
— Ты сможешь наслаждаться их красотой в любое время, если станешь благоразумной.
— Что же вы можете сказать мне еще, господин управляющий. Ваша цель — обольстить меня сладкими обещаниями. Моя — не поверить им.
Он искренне расхохотался:
— Воздух, впрямь, пошел тебе на пользу. Ты не только красива, но, кажется, еще и не глупа.
— Все относительно, господин управляющий. Даже ум и глупость.
Удивительно, но его компания не раздражала, скорее напротив — я соскучилась по общению. По простому разговору, пусть даже и такому.
Он поймал мою руку и сжал пальцы:
— Мне будет очень жаль, если все повторится.
Я отвернулась, но выдернуть руку не посмела:
— Вы могли сказать ему, что я умерла. Если вам так жаль, господин управляющий.
— Ты требуешь невозможного, прелесть моя. Я здесь — твой самый искренний друг, но и мои полномочия имеют свои границы.
Я отдернула руку:
— Вы не друг. Вы коварный тюремщик.
— Но даже тюремщик может стать другом, если узник не глуп.
Я молчала, хоть он и ожидал ответ. Наконец, взял меня за локоть:
— Пойдем, уже пора. Ты должна быть красивой.
26
Исчезла прелесть садов. Все исчезло. Я помню только чужие руки, которые мыли, терли, чесали, красили и одевали меня. Я стояла в тонком невесомом облаке, усеянном ослепительными прозрачными кристаллами, как слезами, и боялась шелохнуться, чтобы они не осыпались. Волосы уложили крупными блестящими волнами, падающими почти до талии.
Ларисс велел принести большое зеркало и подтолкнул меня к глянцевой поверхности:
— Посмотри на себя.
Я не хотела смотреть — какая разница, как я выгляжу для чудовища. Но не смотреть было невозможно. Ослепительная женщина в зеркале отдаленно напоминала меня глазами и цветом волос, но это была не я. На меня смотрела высокородная имперка небывалой красоты. Я робко подняла руку, убеждаясь, что отражение сделало то же самое.
— Ну… — Ларисс нагнулся к самому уху. — Такая женщина просто не может быть дурой. Или я ошибаюсь? Неплохо, не так ли?
Я не сдержалась:
— Неплохо, господин управляющий? А потом вы взглянете чуть иначе и скажете: «Плохо»? Когда все закончится. Он чудовище. Способен только терзать.
— Ты сама виновата, — голос стал жестким. — Не стоило от него бегать. Это было предельно глупо. Но, везде есть свои плюсы: будем считать, что ты увидела самую плохую его сторону. Осталось только хорошее. Нужно лишь быть благоразумной.
— В нем нет ничего хорошего. А от ваших слов уже тошнит.
Ларисс демонстративно соединил большой и указательный палец:
— Закрой свой красивый рот. Побереги для другого.
Я отбросила двусмысленное уточнение:
— Нет уж, позвольте говорить, господин управляющий. Вам не жаль свой труд?
Теперь не будет опущенных глаз и несказанных слов. Не буду терпеть. Не буду смиряться. Я замирала от одной только мысли, что снова увижу его, и умирала раз за разом. Бесконечно. Подлое тело, в угоду полукровке, подводило меня. Я помнила страх, хранила воспоминание о боли, но не помнила саму боль, которую пришлось пережить. Она осталась сонным кошмаром, воспаленной полуявью.
Ларисс жестом выпроводил рабов, и мы остались вдвоем. Он в задумчивости отошел к стене, на которой серебристыми змеями висели цепи. Вытянул руку и провел точеными темными пальцами по крупным звеньям.
— Ты ведь очень многого не знаешь, Эмма. Ты наивна, — он поддел цепь, и она с отвратительным звоном ударилась о стену. — Считаешь себя великой бунтаркой? Может, мечтаешь ею стать?
Он оставил цепь и медленно надвигался на меня:
— Мечтаешь о славном и громком конце, о триумфе несломленного духа… Не так ли?
Я молчала, замирая от ужаса. Он уже не был милым острословом из сада. Слова ложились жестко и хлестко, без того приторного привкуса, которым он так умело мог их облекать. Ларисс без стеснения ковырялся в моих тайных помыслах, как в грязном белье, и охотно извлекал нужное наружу.
— М… — протянул он, вытянув губы. — Сколько вас таких… Думаешь, ты одна? Самая несчастная и поруганная? Вас слишком много, и каждый что-то мнит о себе. Мнят мужчины, мнят женщины… И неужели ты думаешь, что великая Империя не в силах справиться с возомнившими? Мнят только глупцы и спесивцы. Разумные — устраиваются и ищут выгоду. Я предлагаю тебе сплошную выгоду. Все, что требуется — быть разумной и покорной. Ведь ты умнее, чем кажешься сейчас, я уже понял.