Я нахмурилась:
— Глупости какие. Разве им не стыдно? Уж мать-то за что?
Клоп деловито пожал плечами:
— А чего им стыдиться? Ты все равно далеко — и не услышишь. — Он откинулся на спинку стула, прищурился: — а ты чего бежала? Неужто, плохо?
Я насторожилась:
— О чем это ты?
— Да не прикидывайся, ведь все знают.
— Что знают?
— Что имперской подстилкой была. Вон — и волосы целые. Чем плохо-то? Лежи себе, да ноги раздвигай.
Во мне все закипало. Хотелось ударить мальчишку по лицу, но я сдержалась — ничего хорошего не выйдет, только лишнего врага наживу. Он нагло прищурился. Его глаза живо напомнили другие. Как же они похожи.
— Не лезь не в свое дело, Клоп. Лучше скажи, где все — уже ночь?
— Может, ты тоже не в свое дело не полезешь?
Обиделся, гаденыш. Вдруг, он замер, прислушиваясь. Лицо сосредоточенно вытянулось. Со стороны коридора послышался не то шум, не то гул, не то шорох. Клоп подскочил и, к счастью, побежал к дверям, избавив меня от своего общества. Шорох нарастал, и дрожь внутри подсказывала, что что-то случилось.
48
Я не сразу поняла, что происходит. Парни ввалились скученной толпой, мелко перебирая ногами. Я встала со стула, попятилась поближе к Санилле, чтобы не мешать. Они несли лигура. Пришаркали к стойке и положили его на раздаточный стол. Точнее, свалили как тушу. Все было в крови, от дверей к стойке тянулась дорожка свежих густых кровяных капель.
Санилла выронила кастрюлю, и та с невыносимым грохотом куда-то откатилась:
— Что же это с ним?
Мартин скривился:
— Подстрелили, как видишь. В борделе.
— Кто?
Доброволец привычно взял бутылку, отпил прямо из горлышка:
— А некому? — он был красный, грязный. — Эй, Клоп! Где ты?
Мальчишка вбежал в двери:
— Здесь.
— Иди, притащи сюда Ника. Надеюсь, он трезвый. Помнишь, где?
Тот кивнул и тут же убежал.
Ник не слишком верно держался на ногах. Полноватый имперец средних лет с обрюзгшим красным лицом. Я подошла к Санилле:
— Он кто?
— Здешний доктор. Почти не трезвеет, но дело свое знает.
Я посмотрела на Ника и ужаснулась. Хорош доктор… Какое дело — он едва на ногах стоит! Он растолкал парней, подошел к столу и ткнул пятерней в бок Гектору. Тот застонал и выгнулся от боли, голова беспомощно свесилась со стойки, длинные волосы упали на пол. Ник скривился, повернулся к Мартину и покачал головой, капризно поджав губы:
— Лучевая… Да еще и такая глубокая.
— Залатаешь?
Медик брезгливо пожал плечами:
— Шить надо. Чистить. Возни много, материала много. А толку может и не будет.
Доброволец повел бровью, но ничего не сказал. Похоже, всем просто плевать, что он умирал. Я повернулась к Санилле:
— Да что же это? Почему они раздумывают?
Та опустила глаза, будто была виновата в чем-то:
— Как Мартин скажет — так и будет.
— Вы все тут с ума сошли, что ли?
Уже было плевать, кто что подумает: живой человек истекал кровью, а они просто стояли и взвешивали идиотские за и против! Я подошла, положила тяжелую голову раненного лигура на стойку и повернулась к Мартину:
— Спасите его. Что же вы, не люди что ли?
Доброволец усмехнулся, скрестил руки на груди:
— Что это так просишь? Как за родного. Тебе-то до него какое дело? Или заступничка пожалела?
Это было за гранью понимания. Разве тут что-то надо объяснять? Если Доброволец так мстит — это уж слишком жестоко. Я порывисто взяла Мартина за руку, сжала в ладонях. Все замолчали и замерли, наблюдая.