Хотелось заплакать, глаза предательски защипало. От простоты в его словах. Кажется, он честен. Как бы мне этого хотелось… Я старалась думать, что он не лжет, не хочет мне польстить, не хочет обольстить, заговорить. Ему незачем. Он сказал то, что думал, и это казалось непривычно пугающим. После ядовитых речей Ларисса такая простота настораживала, как звенящая гнетущая тишина. Все спокойно — но внутри все замирало от скверного предчувствия. Я вздохнула несколько раз, пытаясь отбросить все дурное неуместное, и повернулась, стараясь казаться безразличной:
— Как ты себя чувствуешь?
Деловито наклонилась, щупая лоб, но он снова поймал мою руку и прижал к губам, так же, как вчера, в бреду:
— Я сделал так вчера. Я помню, — голос сипел, я совсем не узнавала его. Гектор вновь и вновь целовал мою ладонь: — Спасибо тебе. Спасибо.
Я не отнимала руки. Казалось, он делал так целую жизнь, и я целую жизнь ждала этих прикосновений.
— Я помню твой голос, как ты уговаривала Мартина зашить рану. Как ты разговаривала со мной.
Я замотала головой, отдернула руку и не сдержалась: сжалась, сидя на краю кровати, и разрыдалась, сама не зная от чего. Слезы лились безудержным потоком, который я не могла остановить. Я почувствовала большую теплую ладонь на спине, но от этого зарыдала еще сильнее и уткнулась лицом в колени.
Я услышала скрип кровати и громкий стон — обернулась и увидела, что повязка снова промокла от крови, когда Гектор попытался сесть. Я надавила на плечи и уложила его на подушку. Слезы капали ему на грудь, но я ничего не могла сделать. Утерлась рукавом:
— Не вставай — швы разойдутся.
Он не спорил. Терпеливо ждал, пока я поменяю повязку, только шипел через сжатые зубы, когда я дергала особенно сильно.
— Почему ты плачешь?
Я покачала головой, стараясь спрятать лицо:
— Не знаю. Просто… Просто… — я так и не смогла подобрать слова.
Он пытливо посмотрел на меня:
— Кажется, нет повода плакать. По крайней мере, сейчас.
Я порывисто отвернулась и вновь зарыдала, сотрясаясь всем телом. Уже не стеснялась слез, плевать. Я глупая слабая женщина — я имела право на слезы. Хотя, порой казалось, что только на них и имела.
Его рука вновь коснулась моей спины, я побоялась, что он снова попытается подняться. Повернулась и по взгляду Гектора поняла, что он ждет пояснений:
— Дома, на Норбонне, имперцы видели во мне лишь доступную девку. Де Во —игрушку, вещь, которую хотел сломать. Доброволец — кусок мяса, из которого можно трясти деньги или использовать по своему усмотрению. Это ваш мир, мир мужчин, нравится мне это или нет. Мир мужчин по праву силы. Мне кажется, ты один видишь во мне человека. — Я, вдруг, сама усмехнулась своим словам: — И поделом мне, если жестоко ошибаюсь.
Гектор опрокинул меня за плечо, и моя голова легла не его согнутую руку:
— Может и ошибаешься. Человек постоянно ошибается. Вся жизнь состоит из череды ошибок.
Я снова малодушно заплакала, устроилась поудобнее и смотрела на его четкий темный профиль: высокий лоб под копной прямых черных волос, тонкий нос с едва заметной горбинкой, жесткие губы и упрямый подбородок. С этой стороны щека была цела. Хотелось провести пальцем, но я сдержалась. Он пах потом, больницей и отголосками табачного дыма. Не помню, чтобы когда-нибудь мне было так хорошо и спокойно.
— Откуда у тебя тот ужасный шрам на лице?
Он поджал губы, напрягся, молчал. Я стократно прокляла себя за глупый вопрос. Я все испортила.
— Дай мне сигареты. В куртке, в кармане.
Я поднялась, обшарила брошенную на стуле куртку, подала. Гектор закурил, молча, шумно затянулся несколько раз. Шлепнул рукой по кровати, чтобы я села рядом.
— Тебе ведь уже наболтали, кто я такой?
Я покачала головой:
— Только вижу, что ты высокородный.
— Вот уж не верю. Неужели никто? Ни одна заботливая собака?
Я покачала головой.
— Я принц Лигур-Аас Гектор Гиерон.