— Твою цену увеличили — я видел в городе.
В груди похолодело:
— Сколько?
— Пятьдесят тысяч. Я не хотел тебе говорить. Но теперь и эта информация могла устареть.
— Зря. Я должна это знать. Я заплатила ему слишком мало, да? Что такое двадцать две тысячи? Еще и торговалась, как последняя дура. Думала, это поможет мне приобрести хоть какой-то вес в их глазах.
Гектор тяжело вздохнул:
— Вес у них ты никак не приобретешь — можешь даже не пытаться. Ты чужая. И останешься чужой. Думаю, никто не подозревал, что будут фигурировать такие суммы. Я сам удивлен. Пятьдесят тысяч за беглого раба... Можно купить отменный десяток, а остальное год пропивать. Это слишком даже для такого ублюдка, как де Во.
При звуке этого имени меня передернуло. Гектор прижал меня к себе.
— У меня немного припрятано. Может, все отдать Мартину?
— Поздно. Запахло слишком большими деньгами. Я сейчас знаю не больше тебя. Безопасно будет только тогда, когда ты уберешься отсюда.
Я села на кровати и закрыла лицо ладонями. В заботах о Гекторе я совсем забыла о своих несчастьях.
— Я не понимаю, зачем это все.
Гектор закурил, глядя в потолок:
— Я, кажется, понимаю. Бывают женщины, из-за которых развязывают войны и стирают в пыль города.
Я пожала плечами:
— Но причем тут я?
Он усмехнулся и ничего не ответил, продолжая дымить сигаретой.
Я все же решилась задать вопрос, который меня мучил — в память врезались небрежные слова Мартина.
— Где тебя ранили.
— В борделе.
Прозвучало просто, буднично. Доброволец не солгал. Внутри кольнула глупая ревность:
— Что ты там делал?
Он рассмеялся:
— Что мужчины делают в борделях?
Я опустила голову: ну да, глупый вопрос. Отвернулась, пряча лицо, но почувствовала его теплую руку на спине.
— Этот бордель держит моя давняя знакомая — бывшая смотрительница гарема моего дяди. Я знаю ее с детства. Не ревнуй: она старая толстая лигурка. Отличная тетка, хоть и жадная до денег. Своего не упустит. Я помогаю ей, а она помогает мне. Меня не интересуют ее девочки. Ну, разве что иногда.
— Я не ревную, — вылетело слишком громко.
Я поднялась и вышла за дверь — не хочу слушать его оправдания. Мужчины есть мужчины.
53
Пятьдесят тысяч геллеров. Пятьдесят тысяч геллеров… Эти цифры не выходили у меня из головы целую неделю. Пятьдесят тысяч геллеров. Я решила спуститься в столовую. Поболтать с Саниллой, понаблюдать. Гектор, наконец, крепко встал на ноги и теперь где-то болтался. Сказал, что едва не сошел с ума от необходимости лежать в кровати. Назвал меня тираном.
Санилла заулыбалась, когда заметила меня:
— Здравствуй, милая! Видела, видела твое высочество. Обедал. Сидел в своем углу. Как новенький, паразит. Все твоими заботами, — вышло как-то брезгливо.
Я опустила локти на стойку раздачи и улыбнулась в ответ:
— Я так рада, что он поправился.
— Ой ли! — Санилла закатила глаза. — Да с таким уходом и мертвый бы встал, не побрезговал. Уж Ник во всех подробностях рассказал, как рану шила, да как повязки из него трясла, будто дух выколачивала. Твои бы добрые руки да в дело…
Я отмахнулась:
— Скажешь тоже.
— Пф, — она надула губы. — А эти-то, эти… Трещали, почище баб. Стыдоба!
— Кто?
— Парни, кто еще.
Я насторожилась:
— Что говорили?
— Да так, — Санилла махнула плотной рукой, будто муху отгоняла, — скабрезности всякие. Завидуют, что ты возле него сидела. Несут невесть что. И мой балбес туда же.
— Так что именно говорят?
Она отвернулась к плите:
— Я же толком не вслушиваюсь. Кастрюлями гремлю. Сейчас совру невзначай — а ты напраслину на них думать станешь. Уж ты, конечно, своими мыслями их едва ли способна обидеть, но и то не хорошо. Говорили, что влюбилась ты в него по уши. Говорю же: хуже баб последних. Это только кажется, что они — не мы. Как начнут собирать — так не остановишь…