В ответ на это чужестранец только громко рассмеялся.
— Этого вы не сделаете, — сказал он. — Как вы собираетесь возвращаться назад без воды? Вам обязательно нужно добраться до Источника Льва. К тому же, я специально не заплатил вам вперед. Ваши деньги вы должны получить только в Фашоде, и если вы не доставите меня туда, вам не видать ни одного пиастра. Что же касается моих подозрений, то я открыто высказал их вам, чтобы вы поняли, что я нисколько вас не боюсь. Поверьте, мне приходилось иметь дело с куда более опасными людьми, чем вы. Впрочем, вас не в чем упрекнуть, кроме того, что вы меня совсем не знаете. Если мои подозрения окажутся напрасными, я буду готов попросить у вас извинения. В этом случае я в знак признательности забью в Фашоде быка и разделю его между вами. Кроме того, к плате, которую я назначил вам за вашу службу, я прибавлю бахшиш[28], из которого вы сможете сделать украшения вашим женам и дочерям.
По сути своей это была очень хорошая перспектива для арабов: они сделали вид, что она примирила их с чужеземцем, однако злоба их ничуть не уменьшилось, и они очень надеялись, что следующим утром его уже не будет в живых. Чтобы его успокоить, они заверили, что будут сопровождать его, если он оставит подозрения и сдержит свое обещание. Он согласился, но уже в следующее мгновение стало ясно, что его недоверие не прошло, так как если до сих пор он вместе с шейхом ехал во главе каравана, то теперь он предпочитал в одиночестве держаться позади всех.
Арабы сделали вид, будто не замечают этого, но спустя немного времени шейх подозвал к себе одного из хомров и, притворившись, будто объясняет ему дорогу (для чего он с крайне сосредоточенным видом тыкал вытянутой рукой в разные стороны), злобно сказал:
— Этот пес намного умнее, чем казался. Он знает всю эту страну, всех ее жителей и все события, которые здесь происходили.
— И очень точно угадал все, что мы собираемся с ним сделать, — вставил его собеседник. — Хоть бы шайтан схватил его за хвост!
— Лучше уж я это сделаю сам!
— Пожалуйста! Кто тебе мешает?
— Его оружие.
— А разве никто из нас не может отстать от каравана и пустить ему пулю в спину?
— Попробуй! Это было бы лучше всего. Тогда нам не нужно будет ждать до рассвета, а потом делить добычу с Абуль-моутом. Мы бросим его труп здесь, а сами поскачем к источнику, наполним там бурдюки и ночью вернемся назад. Завтра мы будем уже далеко отсюда, и ни одна душа не узнает, чья пуля уложила этого пса.
— Так мне его застрелить?
— Я не хотел, чтобы он был убит нами, но теперь, когда он заставил нас краснеть… Пусть он умрет от твоей пули!
— Что я за это получу?
— Золотую цепь от его часов.
— Не считая той части добычи, которая полагалась мне с самого начала?
— Разумеется.
— Хорошо. Я так близко поднесу к нему сзади ружье, что пуля выйдет у него из груди!
Он остановил своего верблюда и спешился, затем закрепил подпругу таким образом, будто она порвалась, и стал с ней возиться. Все остальные проехали мимо, но чужестранец остановился возле него и сказал дружелюбным, но твердым голосом:
— Этим следует заниматься перед отправлением. Своей остановкой ты нас всех задерживаешь. Как только будешь готов, быстро догоняй нас. Да, кстати, твой туфенк[29] оказался почти под брюхом верблюда: он легко может повредиться, так что лучше я временно возьму его к себе.
Он наклонился со своего высокого седла, поддел метиком[30] ремень висевшего на седле араба ружья, взял его и, улыбаясь, поехал вперед.
Лицо араба изобразило страшное разочарование: ведь ружье теперь было у чужеземца, а пистолета у него не было. Нападение же с ножом с высокого седла было абсолютно невозможным.
— Неужели он догадывается, этот чертов сын и внук? — проскрежетал он. — Ладно, на этот раз он выиграл, но скоро наступит ночь. Тогда он не сможет увидеть, что в него целятся, и я все же успею его застрелить, прежде чем мы достигнем источника.