Он встает и обхватывает рукой моё предплечье, поднимая меня на ноги.
– Хочешь завтра выйти с нами на лёд? Тогда, на этот раз, ты сделаешь это, зная, что мы прикроем твою спину. Твоя девушка прикроет твою спину и всё твоё гребаное сердце тоже. Ты никуда не денешься, и ты это знаешь. Ты не подведешь ни её, ни себя. Ты слишком увлечен ею. Вы зашли слишком далеко вместе. Так что на этот раз, когда ты поднимешься, ты не упадешь. Потому что на этот раз у тебя есть мы.
ГЛАВА 43
ДЖЕССИ
Я выходил на лёд больше раз, чем могу сосчитать.
Честно говоря, на данный момент я не уверен, на чем мое тело чувствует себя более комфортно —на льду или на обычной поверхности.
Грэм Дженкинс подобрал меня, когда я был маленьким, и дал мне шанс поиграть в игру, которую я любил. Но именно мой дедушка впервые познакомил меня со льдом, приведя однажды субботним утром на местный каток.
Несмотря на то, что он был большим фанатом, у него так и не было шанса сходить на игру “Destroyers”, потому что у него не было денег на билеты. Когда они задрафтовали меня, это было моим единственным желанием на тот момент. Я хотел бы, чтобы он все ещё был здесь и увидел, как я подписываю контракт, который, как он был убежден, я однажды заключу.
Папа всегда говорил, что он мечтатель, рабочий фабрики с мечтами о величии, которые никому не приносили пользы. До того, как я начал зарабатывать большие деньги и набивать его карманы, он говорил, что мне было бы лучше бросить хоккей и жить в реальном мире. Такие люди, как мы, не сделают себе имени.
Дедушка умер, когда мне было десять, но он видел, как я поступил на программу Грэма, и я никогда не забуду его лицо, когда сказал ему, что Грэхем связался с моей школой и спрашивал обо мне.
В этом была особенность моего дедушки. Его слезы радости были ни для кого, кроме меня. Он знал, что я предназначен для величия, и говорил мне об этом каждый чертов день. Он также сказал мне, что как только я начну играть ради заголовков, славы, денег или для кого-то ещё, всё будет кончено.
Я должен был играть для себя.
Каждая игра была такой же, как в младшей лиге.
Каждый раз, когда я зашнуровывал свои коньки, я делал это для того, чтобы осуществить свои мечты и ничьи больше. В какой-то момент я потерял голос своего дедушки. Сначала я думал, что это из-за того, что моя любовь к игре исчезла, и мне пришлось делать именно то, чего он умолял меня никогда не делать – играть из-за чего-то, кроме себя.
Но теперь я знаю, что моя любовь к хоккею никогда не исчезала; она просто была похоронена под тяжестью травмы, неузнаваема, пока я искал самоутверждение и причину чувствовать себя достойным. Я пытался забивать голы по совершенно неправильным причинам.
Когда моё лезвие касается свежего льда перед тем, как я готовлюсь к обычной утренней тренировке, я испытываю совсем не обычные ощущения.
Наконец-то я слышу себя. Я слышу, как мои коньки скользят по льду.
Я чувствую себя легче — и не только потому, что неделями не прикасался ни к одной капле алкоголя.
Впервые с тех пор, как я себя помню, я делаю это для себя. Из любви к игре. Я могу слышать своего дедушку, потому что его голос не заглушает этот чертов шум в моей голове. Лёд пуст с тех пор, как я вышел сюда раньше своих товарищей по команде.
Когда Мия спросила меня, почему я ухожу так рано, я сказал ей, что мне нужно опередить остальных и немного побыть наедине со льдом. Она не задавала вопросов; она просто улыбнулась и поцеловала меня на прощание.
Недолго думая, я подхожу и беру стопку красных конусов, разложенных в стороне, готовых для практики.
Катаясь по льду, я расставляю их в том порядке, который, как я знаю, запланировал тренер Берроуз. Красные конусы предназначены только для тестов на спринт и на ловкость.
Я жду, когда страх неудачи овладеет мной и скажет, что я не могу этого сделать. Я жду, что оправдания сами посыплются на меня, когда я закончу раскладывать их по льду.
За исключением того, что я не чувствую ничего из этого, когда останавливаюсь у центральной линии и закрываю глаза. Когда я делаю глубокий вдох, всё, что я чувствую, – это запах замерзающего льда подо мной. Всё, что я чувствую, – это размеренное биение своего сердца. Всё, что я слышу, – это мои собственные приятные мысли. И всё, что я вижу, – это Мию, лежащую подо мной этим утром, её щеки такого же цвета, как её розовые губы, когда я входил в неё и довел нас обоих до грани экстаза.
Когда я вхожу в первый поворот, я не задумываюсь и не анализирую распределение своего веса. Я работаю на автопилоте, моё тело подчиняется моему свободному разуму. Ледяной воздух хлещет меня по лицу, когда я иду на второй поворот.
Именно в этот момент, на полпути, я обычно замедляюсь. Адреналин работает против меня, когда я убеждаю себя, что никак не мог успеть вовремя. Я не заслуживаю того, чтобы хорошо проводить время.
Но мой мозг даже не думает об этом.
Потому что этот круг предназначен для меня.
Пересекая линию и тормозя, я запрокидываю голову и смотрю на яркие огни над головой, уперев руки в бедра и вдыхая кислород.
– Чёрт, это было быстро, – шепчу я в тишину арены.
– Я бы сказал, что ты самый быстрый, малыш.
Моя голова следует за звуком голоса, пока я не натыкаюсь на Грэма, сидящего на скамейке запасных команды гостей. Я ничего не говорю, не уверенный, что всё это не галлюцинация. Я подхожу к нему и опираюсь предплечьями о бортики.
Его лицо скрыто под оранжево-черной кепкой “Destroyers”, в левой руке он держит секундомер. Время показывает ровно тринадцать секунд.
Он по-прежнему не поднимает на меня глаза, продолжая смотреть на секундомер.
– На этой арене не осталось бы крыши, если бы ты сделал это на матче всех звезд.
Я упираюсь локтями в бортики и натягиваю свою черную шапочку.
Вот тогда он смотрит на меня. Я бы сказал, впервые за много лет он смотрит на меня по-настоящему.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.
Он вытирает рот рукой и кивает на другую сторону катка. Я оборачиваюсь и вижу тренера Берроуза, который стоит у входа на лёд и наблюдает за нами, засунув руки в карманы брюк.