— Какой Чернухин? Он — Чреф! Доктор Чреф! Снимите шапочки — у каждого из вас по рогу, вы их прячете от меня!
— Снимите, снимите шапочки, успокойте его, — сказала Геля.
Все сняли шапочки, и Кукушкин увидел, что это не козероги, совсем не козероги…
— Кто же вы? — спросил Кукушкин.
— Мы — врачи. Мы — люди, — за всех ответил ему Чернухин. — Ложись, ложись, будь молодцом.
— Так, значит, я… — Славка закрыл глаза и прошептал: — Раньше я точно был на Юкате, а теперь я, значит, вернулся…
— Очнись, путешественник, — сказала ему Геля и погладила Славку по голове. — Ой, что это у тебя за шишки?
— Вы всё равно не поверите… А где моя палочка, ивовый прутик? Неужели я потерял в дороге?
Действительно, только что видели какую-то палочку в руках пациента… Куда ж она подевалась?
— У парнишки действительно было что-то такое… Кто взял, признавайтесь?
Но никто не признался. Многие студенты-практиканты уже покинули операционную, вполне возможно, что кто-то из них прихватил прутик-сувенир, память о невиданной операции…
— Это же рука Тюнь-Тюня. Он оставил её мне на память, — чуть не плакал безутешный Славка.
— Да не расстраивайся ты, — успокаивал его Чернухин. — Я тебе этих ивовых прутьев целую охапку принесу, только выздоравливай поскорей.
— Да вы же ничего не понимаете. Тюнь-Тюнь — друг Ешмыша, мусорщик, а Ешмыш — звездолётчик. Он сгорел… на Юкате, когда поднял козерогов против доктора Чрефа. Я сам почти козерог — у меня две шишки!
— Только бы всё это хорошо закончилось. Не нравится это мне, Геля.
— Вы думаете?..
— Он думает, что я сумасшедший, но я действительно летал на Юкату. Где мой прутик? Посмотрите на него — и всё поймёте.
Но прутик так и не нашёлся, хотя искали его теперь уже все.
ДОМОЙ, ДОМОЙ
Славка выздоравливал медленно, с большим трудом — так считали врачи, которые с интересом и жалостью выслушивали его фантастические рассказы про далёкое созвездие Козерога, таинственную Юкату, откуда он недавно прибыл на Землю, замороженный доктором Чрефом, в блестящем летающем блюдце или тарелке-космике, что, впрочем, одно и то же.
В его рассказе о приключениях и жизни на Юкате была своя строгая последовательность, ни разу он не сбился и ничего не перепутал. Геля Веткина первая записала эти фантастические Славкины рассказы, а потом каждый раз сравнивала с тем, что Славка рассказывал другим людям. И ни разу Геля не нашла в них путаницы и противоречий. Правда, некоторые моменты своей жизни на Юкате Славка не мог объяснить толком — например, чем питался, когда и где спал, но всю вину за это он сваливал на причудливое юкатианское время, которое было настолько озорным и лукавым, что не обращало внимания на такие мелочи, как еда и сон.
Врачи, лечившие Славку целой комплексной бригадой, слушали его рассказы, качали головами, вздыхали… говорили, переглядываясь, долгое: «Да-а…» — и уходили ни с чем.
В конце каждого рабочего дня Славку навещал доктор Чернухин, который считал Кукушкина с того самого оживления едва ли не своим сыном.
Доктор Чернухин долго разговаривал с ним, смеялся, трепал его по волосам и между делом вставлял в разговор имена хорошо знакомых Славке людей: родителей, Нырненко и Пчелинцева, Гуслевича и Марьяны, Светланы Леонидовны и Перепёлкиной, и с надеждой вглядывался в Славкино лицо.
Но Славка пропускал эти имена, как простые, ничего не говорившие ему звуки, и снова вспоминал Тюнь-Тюня и Ешмыша, Геллу Грозоветку, доктора Чрефа.
Земная настоящая жизнь, казалось, навсегда ушла из его памяти.
Несколько раз к нему приходили родители, но он их так ни разу и не узнал. Расстроенные и подавленные, Василий и Людмила оставляли ему игрушки и подарки, но он смотрел мимо них и видел что-то своё.
Пробовали пустить к нему друзей — Андрюшку и Нырненко, — за ними, конечно, увязалась Перепёлкина, однако и при них Славка сидел на кровати, как неживой, и куда-то смотрел вдаль и опять что-то видел своё. Светлана Леонидовна вместе с Тагером навестила Кукушкина. Но никто, даже Тагер, его не расшевелил.
Из всех людей Славка принял лишь Гелю Веткину и Чернухина: они каким-то образом в его разгорячённом воображении напоминали ему Геллу и доктора Чрефа. Но относился он к ним дружелюбно.
У врачей совсем опустились руки, они стали между собой поговаривать, что у Славки неизлечимая болезнь памяти — этой таинственной Мнемозины — и что современная медицина пока ещё не в силах с ней справиться.
Не потеряли веру в Кукушкина только Геля и доктор Чернухин. День за днём они приходили к нему и упорно возвращали его к прошлой жизни — неужели всё в ней так плохо, что он не хочет о ней даже вспоминать?!
— Неужели нет на Земле ни одного человека, которого бы ты любил и хотел бы увидеть?
Славка растерянно пожимал плечами, он не знал, что ответить.
И тогда Геля пошла к Славке домой и в школу, чтобы узнать всё на месте. Может, родители и вправду не любили своего сына, может, школа не любила своего ученика…
У Кукушкиных было затемнение, не горело электричество, они сидели дома при свечке и ничего не делали. Людмила не варила обед, не стирала, не штопала и не шила. Она сидела, отгородившись Славкиными фотографиями — от года и до одиннадцати, — и строчила Славке письмо.
Василий не смотрел телевизор, не уткнулся в газету, не лежал на диване, не писал очередную статью.
Он расхаживал по комнате из угла в угол и разговаривал вслух:
— Когда Славка поправится, первым делом отправлюсь с ним на каток. Сколько раз он звал меня… Потом сходим на лыжах… Будем по вечерам мастерить с ним тачку… Сколько раз он просил меня помочь, а я…
Одна лишь Марьяна занималась хозяйством. Она варила и жарила, кипятила и пылесосила, стирала и шила платья кукле и обнимала её, приговаривая:
— Мы сегодня с Надей ходили гулять. Наде понравилось гуляние?
— Наде понравилось гуляние, — отвечала Марьяна за Надю Надиным голосом.
Кукушкины встрепенулись, когда на стук открыли дверь и увидели Гелю. Они знали, что Геля лечит их сына, и возлагали на неё большие надежды. «Надо лечить его каким-то особым способом, — говорила Геля, — но вот каким, не знаю…»
— Вспомнил?! — бросились родители к Геле.
— Пока не вспомнил, но есть маленькая надежда…
— Надежда… — вздохнули Кукушкины.
— Не Надежда, а Надя… Она ещё маленькая, — сказала Марьяна, вытаскивая Надю из-под мышки. — Ты правда маленькая, Надежда?
— Маленькая Надежда… — эхом откликнулись Кукушкины, усадили Гелю за стол и стали угощать всем, что у них было.
Однако Геле было не до угощения: она посмотрела на Марьяну и поняла: вот он способ, о котором она думала столько ночей!
— Ты Славу помнишь? — спросила Геля Марьяну.
— Славика?
Людмила и Василий задохнулись от возмущения: они скрывали от Марьяны тяжёлую Славкину болезнь и сказали ей, что Славка уехал далеко-далеко и, возможно, не вернётся…
Первое время Марьяна ждала Славку каждый день, а потом привыкла, что его всё время нет, и стала его забывать, и, казалось, совсем забыла.
— Да, Славика, — упрямо повторила Геля и выдержала возмущённый взгляд Кукушкиных.
— А Славик разве вернулся из далёко-далёко?
— Вернулся. Хочешь его видеть?
— Очень!
Марьяна опять запрыгала вместе с Надей и запела:
Славик вернулся.
Он был у ДАЛЁКА.
И свет завернулся у Самы Высока.
Геля засмеялась и стала её расспрашивать, кто такой Далёка, и кто такой Сам Высока.
И Марьяна ей всё объяснила, и Геля всё поняла.
— Надо ехать, — сказала Геля Василию и Людмиле. Они молчали и насторожённо сидели у горящей свечки, хотя уже дали электричество, но они этого не заметили. — Обязательно с Марьяной.