– Провокация это, Мария Ивановна, голубушка… – сказала Паша Дунаевой при очередной встрече. – Хотят украинцев на русских натравить. Вроде бы советская власть не их собственная, народная, а Москвой поставленная, Россией.
– Ну это у них не получится, – решительно возразила Галушко. – Люди наши не дурные, что к чему разберут.
– Так-то оно так, – согласилась Паша, – только немцы тоже быстро разберут, что ничего им эта затея не даст…
– Вот что, Прасковья, – потребовала Мария Григорьевна. – Выкладывай, что надумала. Я же чую, неспроста ты этот разговор завела.
– И верно, надумала, – Паша засмеялась. – И вот что. Пока немцы это самое освобождение не прикрыли, а прикроют обязательно, сколько наших может из-за проволоки вырваться! И не только украинцев. Многие пленные свои имена настоящие, звания воинские скрывают. А немцы формалисты. Для них, если у человека фамилия Петренко, – значит украинец, а он на самом деле русский…
Шура подхватила Пашину мысль:
– Так это же можно любого Иванова в Иванченко или Иванюка перекрестить.
– Можно! Вот только как – не знаю еще. Давайте подумаем. Такую возможность нашим помочь упускать грех.
Шура вдруг замялась:
– Понимаешь, Паша не говорила я тебе, но тут случай у меня один вышел. Может, пригодится… Виктора я встретила…
«Случай» действительно мог оказаться полезным.
Виктор был старый знакомый Шуры и до своего призыва в армию в сороковом году очень за ней ухаживал. В первые же дни войны он попал в плен и очутился в конце концов в Луцком лагере. Происходил он из обрусевших немцев – таких на оккупированной территории называли фольксдойче, гитлеровцы рассматривали их как свою опору и предоставляли им определенные, весьма существенные льготы. Поскольку Виктор знал немецкий язык, да и по документам был немцем, его сделали в лагере переводчиком, ему разрешалось даже выходить в город.
Шура прямо спросила Виктора, почему же он не бежит. Тот объяснил, что его положение дает ему возможность помогать пленным товарищам. По ее, Шуриному, мнению Виктор говорил вполне искренне.
– Найти его сможешь? – спросила Паша.
– А что его искать? – несколько смутившись, ответила Шура. – Он сам обещал завтра вечером зайти, если будет свободен.
Виктор зашел…
Угостив его чаем и поговорив для приличия часок о всякой всячине, Шура пожаловалась ему, что она и ее подруга никак не могут устроиться на работу.
Виктор пообещал Шуре переговорить с начальником лагеря обер-лейтенантом Арлтом, который, как ему доподлинно известно, подыскивает нескольких девушек на писарские должности в комендатуру.
Обещание он сдержал, и по его рекомендации обе девушки через несколько дней были зачислены писарями в лагерь военнопленных.
Служебные обязанности их оказались несложными. Документы на освобождение, в том числе персональные бланки, были двуязычными. Немецкие писари заполняли одну половину бланка на немецком языке, девушки – идентичную вторую половину на украинском. Вначале документ попадал к ним, поскольку писари-солдаты украинского языка не знали и попросту переписывали украинские фамилии в немецкой транскрипции. В случае каких-либо затруднений, если фамилия попадалась очень уж заковыристая, к ним на выручку приходил переводчик, тот же Виктор. Обер-лейтенант Арлт, подписывая заполненный бланк, никогда не сверял его со списком, поступившим из мандатной комиссии: это заняло бы слишком много времени, да и украинского языка он тоже не знал.
Таких людей, как этот самый Арлт, Паша никогда раньше не встречала, это был не человек, а автомат, от рождения лишенный каких-либо эмоций. Прикажи ему, обер-лейтенанту Арлту, расстрелять всех пленных – расстрелял бы не задумываясь. Но в данном случае он получил распоряжение освобождать бойцов украинского происхождения – он и освобождал. Потому что превыше всего на свете почитал «орднунг» – порядок, а порядок для него означал – приказ. Ему и в голову не приходило, что в каком-либо звене вверенной ему лагерной канцелярии порядок может быть нарушен.