Лишь после этого профессор, вскинув голову, с достоинством покидал аудиторию.
Совсем иначе выглядел генерал Сергиевский — профессор, читавший геодезию, науку, тоже весьма существенную для путейца. Это был высокий статный генерал с изысканными манерами человека «из общества».
Знал предмет фундаментально, на лекциях его, поглядывая в топографические карты, мы узнавали новое, неожиданно важное для путейца в, казалось бы, давно известном облике нашей земли. Генерал, в отличие от других профессоров института, говорил студенту не «коллега», а «господин» с прибавлением фамилии.
Многие из профессоров сами когда-то кончали путейский институт, и их лекции по специальным дисциплинам (мосты, портовые сооружения, земляные работы и так далее) наряду с теорией предмета вооружали студента ценными практическими сведениями.
Став студентом, я узнал, что в среде с виду разрозненного студенчества таятся силы, которые время от времени прорываются наружу, вызывая беспокойство и тревогу у властей. С восторгом я присоединился к этим силам, когда вскрылся позорный для честного студента случай: сын крупного вельможи с придворным званием, путеец-лоботряс, кончая институт, вышел на защиту не собственного дипломного проекта, а изготовленного ему на стороне. Был разоблачен. Мошенничество подняло на ноги весь институт, и студенты в своем протесте оказались не одинокими: нас поддержали многие профессора.
Скандал получил огласку в печати, и, как ни крутился вельможный папаша, стремясь вырвать для сынка инженерный диплом, не помогли и придворные связи: прохвоста выставили из института недоучкой.
Питер ошеломляюще красив. Гении поэзии черпали в нем вдохновение, и созданный ими в стихах и в прозе образ великого города помогает новичку не только глазами, а как бы и всем существом своим постигать и величавость колоннады Казанского собора, и мощный дух реформатора России, воплощенного в Медном всаднике, и былинный шлем Исаакия, и набережные с дворцами, и быт Невского проспекта, с улыбкой схваченный Н. В. Гоголем… После каждой прогулки или поездки по городу я чувствовал потребность вновь и вновь возвращаться на его улицы и площади.
Удалось мне послушать Шаляпина в «Борисе Годунове», и, конечно, я не пожалел, что это стоило мне бессонной ночи в студенческой очереди за билетами. Посчастливилось побывать в Александринке на представлении «Свадьбы Кречинского» с участием Давыдова. Воплощенный им Расплюев был трогателен и жалок, смешон и отвратителен. Давыдов овладел залом. Я и не представлял себе, что существуют артисты, которые силой своего таланта способны заставить плакать, смеяться, рыдать чопорную столичную публику. Ни один из ярусов, ни партер, ни ложи не оставались равнодушными. Иные даже выбегали из зала. Я сидел стиснув зубы, крепился, чтобы близкое к истерике состояние не сорвало с места и меня. Хотелось досмотреть прекрасный спектакль.
Перешел я на третий курс, и тут пришлось расстаться с институтом. В войне с Германией нас постигали все большие неудачи. И в начале 1916 года для пополнения огромной убыли в офицерском составе царское правительство отважилось мобилизовать студентов. Выгода для генерального штаба была очевидной: студент — человек уже с образованием. Краткий курс специальной подготовки — и готов офицер.
К казарме я всегда относился с затаенным страхом и неприязнью — это у нас семейное. Еще в школьные годы потряс меня рассказ Льва Толстого «После бала», и память тревожили манекены в мундирах, барабанная дробь, шпицрутены, разбивающие в кровь спины солдат…
Но от судьбы не уйдешь. Направили меня в военное Николаевское инженерное училище, что на Садовой улице, в замке.