Коли праздник, гуляй, давай.
Этот вечер, поверь, не нов,
Как не нов рукотворный рай.
Почему же горчит нектар,
Да у ангелов, вишь, хвосты?..
Видно, отдано что-то в дар
Из непрошеной маеты.
Ковыляет февраль хромой,
Бьет дубиной нелепых дел;
Коли слеп – так глаза промой,
Коли нем – вот доска и мел.
Напиши, как невесел рай,
Если верил, что сам – Творец…
А пока – вот блины, гуляй…
Есть у праздников злой конец:
Ширит горьким похмельем мрак
Тяжкий омут в безумье врат.
Раз уж праздник, пусть будет так;
Примет душу мою снегопад –
Пусть хоть кто-то мне будет рад…
Огромность
Нашей любви огромность…
Нет, я не опомнюсь,
Нет, не образумлюсь,
Брошенный счастьем в юность.
Нет, я не покаюсь
Что туг нашим ветром парус,
А мы в безрассудном море
С волною нескромно спорим.
Нет, я не исполню
Наказ умереть в безмолвии.
Мы прикоснулись к вечности,
Нам наше эхо встреч нести
В ладонях…
Для поэта
Для поэта не главное – вену кольнуть рифмой,
Пустить по сосудам живительный ритма ток,
А главное – помнить, что души любви всё же имут,
Кормить перегноем строки надежды росток.
Для поэта не главное – выйти в печать тиражно,
Вещать с экрана, где мрут, размножаются, жрут,
А главное – ставить печать в одиночествах ваших,
Оттиск добра и свободы от жизненных пут.
Снег-затменье
Лохматый год, а он всё – первый,
Ложится саваном на нервы,
Немного чистит грязь от грязи,
Подонка белым тянет в князи,
Горит в холодных, честных – гасит,
Кресты, искря, разнообразит;
И ржёт над верой в обновленье, –
Снег-привиденье, снег-затменье.
Последняя волость
Головастой судьбе подчиненность –
Не позор, ведь зачахшая совесть
Обещает не дно, а бездонность;
Все, на что наплевать: радость, бодрость,
Фиолетовой веры побеги, –
Всё – огрехи, да те, что навеки.
Головаста судьба, головаста,
Вместо торной дороги по насту
Нас проводит: «Швыряйся, рванина,
По гнилым, индевелым равнинам,
Христарадничай крохи любови...»
И не внове всё это, не внове…
Ковыляй, духом хворая гордость.
Подчиненность – последняя волость…
Сыну – за 530 км
Когда твоим голосом телефонная трубка мне бодро говорит: «Привет, папуль!»,
Мне б – к черту, в доменную печь, больше жизнь не теребя,
Чтоб не осталось и микрона телесного от того, кто не смог из семейных бурь
Выйти и вынести – не дрянные душонку и тело свое, а – тебя…
Чтобы не было больше уха, слышащего твой вопрос,
Заданный без надежды почти: «А когда ты приедешь потом,
Через месяц, папуль, или больше?»
И зачем этот нос,
Что не может взрыхлить твои волосы перед сном…
А глаза…
Да к дьяволу эти багряные листьев озера вокруг!
К дьяволу галактики и миры, что взрываются и живут! –
Если эти пятьсот с небольшим километров, как титановый круг –
Сжали грудь, и, врезаясь, всё жмут разлукой с тобою, всё жмут…
Мне б хватило
Соловьями струилось заречье,
И, не ведая перемен,
Эта ночь расстелилась бы вечно –
Был бы самый счастливый день…
А до этого – демоны, боги –
Кто крутил меня в пьяном чаду,
В плясках дико выламывал ноги,
И тянул за бражную узду,
Кто мне боль заменял большей болью,
Кто в глаза мне неверье бросал?..
Черт, не знаю...
а может, не помню,
Кто разлукой меня искромсал.
Я очнусь – как избитый в поземку,
Примороженный поутру,
Перепевший по памяти громкой,
И, смотри, не такой уж и труп.
А теперь – растрещались березы,
От запойных декабрьских дождей…
Ну а ночь….
Что ж, она – словно розы,
И с годами не станет свежей…
Но ведь помнишь – шептало заречье,
Да и ждал тесный мир перемен.
Эта не ночь не взрывалась бы вечно –
Мне б хватило натянутых вен…
Перерождения
…утренний спектр хулиганит по векам,
себя ощущаешь почти человеком:
полмига – младенцем, минуту – ребенком;
и всё: вырастают над радужной пленкой
наросты неверья, дермоид сомнений;
а ты – лишь звено сотен перерождений.
…сегодняшний день – недоскисшее завтра;
и месяц скользит шеей плезиозавра:
так мерзко, так долго, –
наверное, так…
на счастье – пятак
и на горе – пятак…
Всё так.
Приговор