Несмотря на карточную систему, раненых офицеров по тем временам кормили прекрасно. Оголодавшая за четыре военных года, Ксения едва не лишалась чувств, когда видела, сколько всякого добра остается в тарелках, выворачивается в помойные баки, которые потом отвозили на свиноферму — в доме отдыха завели несколько поросят, не пропадать же добру. Наваристый борщ, щи из квашеной капусты, супы, макароны со свиной тушенкой, ячневая и пшенная каша с мясной подливкой, картофельное пюре, винегрет, кусочки белого и черного хлеба... Кто-то сдирал и оставлял на тарелке золотистую кожицу с куриной ножки, жестковатый кусок печенки, кто-то слишком жирную — одно сало — свиную отбивную... Конечно, все лучшие куски доставалось официанткам, которые собирали и уносили посуду, но и того, что оставалось после них, с лихвой хватило бы, чтоб накормить добрый десяток человек. Проработав первый день, Ксения поняла, что больше ни сама, ни ее дети голодать не будут; в конце концов свиньям хватит и того, что останется после них. А что доедать чужие объедки стыдно, неприлично — такая глупость ей и в голову не приходила. Ее мог придумать только тот, кто сам никогда не умирал с голода, кто не знает, что это такое — с немой мольбой о корочке хлеба глядящие на тебя глаза ребенка, опухшего от водянки или от рахита, вызванных постоянным недоеданием. Чтобы больше не знать, не видеть этого, она была готова умереть на работе, отдать ей все свои силы, всю кровь до последней капельки.
Двухэтажный барак для обслуживающего персонала — два подъезда, по восемь комнат в каждом, достроили уже к весне. Ксениной работой были довольны все — и официантки, которых перестали шпынять за грязную посуду, и повара, которым она помогала в свободную минуту, и директор, оценивший ее безотказность и трудолюбие. И она получила комнату в четырнадцать квадратных метров на первом этаже, с маленькой печечкой, в которую была вмазана чугунная плита на две конфорки, и с большим окном, глядевшим в лес. Барак был построен на отшибе, чтобы дети работников не путались под ногами у отдыхающих, на пригорке, окруженном густым сосновым лесом. На северной стороне лес пересекала широкая грунтовая дорога. Перед домом пробурили скважину и сделали колонку для воды, за ним сколотили сарайчики для дров и всяких хозяйских нужд, там же находились и так называемые удобства. Комендант под расписку выдал Ксении три списанные железные койки, две старенькие тумбочки, обшарпанный стол и несколько табуреток; кастелянша Вера, с которой она, едва познакомившись, успела подружиться, — старенькие списанные ватные тюфяки и подушки, постельное белье, украшенное казенными черными штампами, одеяла; с первой же зарплаты Ксения купила алюминиевую кастрюльку, чайник, пару тарелок и ложек — а что еще человеку надо?..
Обустроившись на новом месте, Ксения взяла на работе отгул и привезла из Горелого Лога детей. Старшей, Люде, уже было девять лет, Эдику семь и Леночке пятый годик — взрослые. Летом ходили на работу в теплицы и на огород — подсобное хозяйство Анатолий Михайлович развернул нешуточное, собирали ягоды и грибы в окрестных лесах, заработали себе на учебники и тетрадки. Откладывая рублик к рублику из небогатой своей зарплаты, Ксения справила им кое-какую одежонку, ботинки — в школу босиком не побежишь, суконные бурки с галошами на зиму. А потом и себе купила синее шерстяное платье с неглубоким вырезом на груди, и черную суконную юбку с белой кофточкой, и туфли-лодочки, чтобы было в чем на люди выйти. Правда, пальто у нее не было, ни зимнего, ни осеннего, и она еще долго ходила в своей замызганной телогрейке, из которой торчали клочья серой ваты, но потом и пальто появилось, перешитое из покрашенной в черный цвет солдатской шинели, с траченным молью цигейковым воротничком — купила за бесценок на барахолке у пьяной бабы, жаждавшей опохмелиться.
Давно ее подмывало съездить в Минск и хоть одним глазком взглянуть на свою бывшую квартиру, где прошли пусть и тоже не сахарные, но все-таки лучшие годы ее жизни, где она была молодой и счастливой, любила мужа и рожала детей. И еще — побывать на могиле Ивана — заросла небось за четыре с лишним года, заплыла травой. Не зря муж стал сниться каждую ночь — одиноко, видать, ему, всеми забытому. Но она никак не решалась. А вдруг остановит какой-нибудь уж слишком дотошный милиционер, потребует паспорт, и зашлют ее, куда Макар телят не гонял, а детишек рассуют по детдомам, и никогда она их больше не увидит. И все-таки Ксения пересилила свой страх и поехала. Были майские праздники, в доме отдыха пересменка, когда ж еще выберешься?! Весна, солнце, на минских улицах небось толпы гуляющих людей — с какой стати ее будут задерживать, проверять, на лбу у нее, что ли, написано, что заказана ей дорога в столицу? Она ведь не мешочница, не спекулянтка, пустая клеенчатая сумка в руках, чем она отличается от тысяч других минчан и приезжих! Прошмыгнет мышкой по своей Могилевской, посмотрит на старый дом с двумя кирпичными трубами над крышей, с двумя крылечками под легкими козырьками, крытыми дранкой, и четырьмя окнами в палисадник, заросший сиренью — слева ее окна, справа — соседские, потом сходит на кладбище, приведет в порядок Ванину могилку, вернется на вокзал, купит детям гостинцев — и назад. Поезда ходят примерно каждые два часа, никаких проблем. А на сердце станет легче.