Дальше все было, как обычно: я написал, она прочитала и подписала. Недели через две-три Раиса Тимофеевна вызвала меня к себе и подала почтовый перевод.
— Что это такое?
— Гонорар за опубликованную статью.
— Но я же не писала никакой статьи. Я только подписала то, что вы написали. Немедленно заберите этот перевод.
— А что я с ним буду делать? — глупо улыбнулся я.
— Что хотите. Вот когда я сама для вас что-нибудь напишу, тогда вы мне и заплатите.
Я взял перевод и пошел к редакторше. Что делать?
— Напиши доверенность от ее имени, я заверю.
Написал. Получил деньги. И нашел им единственно достойное применение — пропил с друзьями до копейки.
Впрочем, я опять отвлекся. После кончины Татьяны Федоровны ее домик купил Петр Порфирьевич Титов, по кличке «Усатый» — тогдашний начальник отдела кадров издательства «Беларусь». Отставной полковник, сухарь и зануда, он попытался ввести в издательскую вольницу казарменный дух и порядок. Ох и попил же «Усатый» нашей редакторской кровушки! В издательстве на трудовую дисциплину смотрели сквозь пальцы. В художественных редакциях работало почти три десятка членов Союза писателей, надеть на них узду было трудновато. Главенствовал разумный принцип: сделал дело, гуляй смело. На работу приходили когда кому вздумается, а иногда и вовсе не приходили, если не подпирали срочные дела, но книги готовили и сдавали в производство исправно. График — святое. И вдруг все кончилось: ровно в восемь тридцать на лестничной площадке четвертого этажа Дома печати с часами в руках замаячил «Усатый». Ровно в девять он доставал блокнот и аккуратно записывал всех опоздавших хоть на пять минут. Следом на доске появлялся строгий приказ: предупредить, поставить на вид, объявить выговор, лишить премиальных... А ведь времена Андропова еще не наступили.
В издательстве воцарилась паника. В бухгалтерии, плановом, производственном и других отделах, где работали только женщины, с опозданиями тут же покончили. Правда, наши дамы еще часок-другой приводили себя в порядок, не приступая к работе, но «Усатого» это не волновало: форма соблюдена, а там хоть трава не расти. Редакции же боролись за свою свободу, как говорится, до последней капли крови. Опаздывать на десять-пятнадцать минут, а потом придумывать всякие «уважительные» причины было унизительно, и мы стали приходить на работу в десять, а то и в одиннадцать часов, когда «Усатый» уже не торчал на площадке. Он быстро разгадал наш маневр и перестроился: в десять начинал обход редакций.
Кончилось тем, что мы пошли к Матузову и взмолились: нельзя так обращаться с творческими людьми. День у нас ненормированный, если надо, работаем и по вечерам, и в выходные, графики блюдем свято, работаем качественно... Матузов посмеялся и велел «Усатому» оставить нас в покое.
Петр Порфирьевич уже давно на пенсии. Осанку бывший вояка сохранил, а вот усы облезли, стали пегими. Покряхтывая, как все мы, бывший страж порядка ковыряется в земле и с удовольствием вспоминает время, когда он муштровал целое издательство.
Напротив, через дорогу, «фазенда» Ткачевых:. желтый домик с огромным кустом гортензии в палисаднике и цветами, подобранными так, что они цветут, сменяя друг друга, от ранней весны до поздней осени. Николай Гаврилович Ткачев был долгие годы бессменным оргсекретарем Союза писателей, именно к нему шли со своими нуждами и молодые литераторы, и старые, и писательские вдовы, и всем он стремился, в меру своих сил и возможностей, помочь. О его доброте и сердечности, отзывчивости и принципиальности знают все, кто хоть раз с ним сталкивался.
Н. Г. Ткачев был создателем и первым директором издательства «Мастацкая літаратура», и я не знаю другого директора, которого так любили бы все его подчиненные — от уборщицы до ведущих редакторов. Он родился 8 марта, в Международный женский день; это служило поводом для всевозможных шуток, но и делало праздник в издательстве воистину замечательным. Сначала чествовали женщин, потом принимались за директора. Его таскали из отдела в отдел, из редакции в редакцию, всем хотелось поздравить его, пожать руку, выпить рюмочку. Николай Гаврилович всех заражал своим весельем, для каждого находил доброе слово.
Въедливо, дотошно вникал Ткачев в свои новые обязанности, часами просиживал в отделах и редакциях, расспрашивал опытных работников, не стеснялся учиться книгоиздательскому делу. При нем резко увеличился выпуск белорусской литературы, были созданы новые редакции и новые серии, началась серьезная работа по изданию белорусского литературного наследия. Особое внимание он уделял выпуску первых книг начинающих писателей, справедливо полагая, что без первой книги не будет ни второй, ни третьей. Всегда ровный в обращении, доброжелательный, улыбающийся... Только раз я увидел его сердитым и расстроенным: когда из вытрезвителя прибыло письмо с грозным требованием принять самые строгие меры общественного воздействия к одному из наших сотрудников — известному белорусскому поэту, который уж слишком часто стал в этот вытрезвитель попадать.