Усталость брала своё. Никки всё чаще промахивалась и пропускала атаки, боль от которых сбивала её сосредоточенность. И вот очередное щупальце «кляксы» спутало девушку...
9.
Никки распахнула глаза от удивления: вокруг был обычный ясный день. Ветер доносил запах цветущих гиацинтов, пригревало солнце, шумела листва, из дома доносились голоса родителей.
– Никки, Никки, – позвала её мама. – Милая, иди обедать. Ты будешь блинчики или рыбку?
Никки спрыгнула с качелей и побежала в дом, едва не путаясь в длинном подоле клетчатого платья. Блинчики! На обед! Их и на завтрак-то почти не готовили, мама считала каши более полезными, а ведь Никки их обожала... Впрочем, разве чувства Никки когда-либо принимались в расчёт?
Что за чушь лезет в голову! Конечно, ведь Никки – любимица! Мама каждый день готовит её любимые блюда, папа – выполняет любые желания своей маленькой «принцессы». Они не раз твердили, что Никки – их сокровище, что они живут ради неё и только ради неё. От самой Никки требуется только одно – быть и радовать.
И полностью забыть о себе, действуя и мысля только так, как это нужно родным.
Чушь! Никки полностью свободна! Это она командует родителями, а не они ею. Все соседские дети завидуют ей. Никки получает желаемое по одному взмаху ресниц, она – повелительница и королева...
Нет! Какая же она «повелительница», если всю свою жизнь она подстраивается, подстраивается, отказывается от себя – и всё равно получает... ничего. За всю её жизнь её ни разу не назвали милой, не предложили такой мелочи, как блинчики на завтрак, не обняли, не...
Отец подхватил Никки и закружил в объятиях. Никки весело засмеялась.
– Ну, ну, – мама тепло-тепло улыбалась. – Пора обедать. Милая, руки помыла?
Никки поспешила к рукомойнику, надавила на педаль, открывающую кран.
Вода льётся, Никки видит её и слышит журчание, так почему её ладошки не чувствуют прохладного прикосновения? И полотенце – Никки помнит его шершавость, так почему не ощущает её?
Как не испытывает и вкуса еды. Словно она жуёт бумагу... да даже бумага даёт больше ощущений! Она жёсткая и вязнет во рту, а эта еда – как будто воздух ешь.
Что-то неправильно. Что-то мешает признать правильность этого мира. Что-то делает идиллию... фальшивой.
На миг Никки вырвалась в серость и память. Она же... она же сражается где-то за гранью. То, что она видит – этого просто не может быть, здесь неоткуда взяться родителям!
«Ты же этого хотела», – приходит в голову. – «Любящую семью. Я выполняю».
И мир вокруг из серого снова становится солнечным, тёплым, наполненным запахами. Нежно улыбается мама, ласково гладит по голове отец.
Только вот Никки не чувствует его прикосновений – единственное напоминание о том, что это фальшивка.
– Это ложь! Подделка.
Мир вокруг дрожит, идёт рябью, серость и солнечность смешиваются в нечто неприятно грязное и раздражающее.
– Прими... – настаивает голос в голове. – Твоё желание. Твоя цель. Твоя заветная мечта.
– Нет!
– Сомневаешься в цене? Я откажусь от платы, хочешь?
– Да даже за бесплатно не нужна мне подделка! – выпаливает Никки.
– Ты забудешь. Поверишь. Станет правдой.
На миг Никки засомневалась. Если она будет верить в это... Разве плоха иллюзия, в которой ты не знаешь, что это иллюзия? Многие люди мечтают погрузиться в мир грёз, платя за это своим здоровьем и даже жизнью, а Никки это предлагают просто так. Жизнь в грёзах, беззаботная, беспроблемная, идеальная...
Как же хотелось согласиться! Никки сама не понимала, что ещё держит её, не давая уступить. Что за чувство?
Благородство? Чушь. Желание быть собой? Глупости. Она готова была пожертвовать всем ради своей мечты, и вот эту мечту преподносят ей на блюдечке. Так почему же она колеблется, раздражая того, кто стоит сейчас рядом?
– Я...
– Ты всегда была одна. И будешь одна. Только я дам тебе мир, где нет одиночества, – вкрадчиво настаивал голос. – Мир, где будешь ты – и твои родители. И их любовь, безграничная, вечная.