Нужно было принимать решительные меры. Женька скомандовал:
— Леха, давай я ему руки разожму, а ты вытаскивай планер.
Сказано — сделано. Женька вцепился в карапуза, Леха — в планер. Карапуз заревел. Майка с криком: «Сейчас же отпусти его!» — бросилась на спасение брата. Образовалась куча мала. Скоро было не разобрать, кто в кого за что вцепился и куда тащит. И тут раздался треск…
Когда прибежал Жорик, охранять было уже нечего. Вернее, то, что осталось от планера, можно было не охранять. Жорик увидел обломки, и по выражению его лица Женька с Лехой поняли, что двор — это не то место, где бы им сейчас хотелось находиться.
Не разобравшись, что к чему, Жорик пообещал накостылять виновному и тут же выполнил свое обещание. Причем виновным оказался Леха, потому что бегал он гораздо медленнее Женьки.
Позже друзья сидели в укромном месте за домом. Леха прикладывал ко лбу монету.
— Теперь еще шишка вскочит, — угрюмо сказал он.
— Шишка — это пустяки! Это пройдет. Мне от несправедливости больно, — рассуждал Женька, отчаянно жестикулируя.
— Угу, — кивнул Леха.
А Женька продолжал:
— Ведь все из-за этой Майки. Я же ей человеческим языком говорил: «Не подходи». А она еще этого Ваньку-встаньку с собой приволокла. И ей как с гуся вода. Вот что обидно и больно!
Леха потрогал набухающую на лбу шишку и подумал, что лучше бы ему было больно от несправедливости. Он бы потерпел.
Борец за права
Лехины родители принимались за воспитание сына. Обычно это случалось после родительского собрания или когда Леха приносил двойку. Но на этот раз гром раздался среди ясного неба. До окончания четверти оставалось еще целых две недели. Казалось бы, радуйся жизни и дай радоваться другим. Ан нет. Папа ни с того ни с сего воспылал желанием посмотреть дневник сына. Нельзя сказать, чтобы положение у Лехи было катастрофическим, но и похвастаться было нечем.
Дневник выглядел настоящим ветераном. Он был потрепанным, как бестселлер с библиотечной полки, который пользовался повышенным спросом.
Листая страницы, папа заметно мрачнел.
— Так-так. Сплошные трояки, а по русскому — двойка!
Его тон не предвещал ничего хорошего.
— Я двойку исправил, — вставил Леха.
— Все равно. Хватит балбеса гонять. Скоро контрольные. Пора браться за ум. Вот тебе упражнения. Пока не сделаешь, на улицу не пойдешь.
Щедрой рукой папа галочками отметил нужные задания.
— Ты что? Это же за неделю не переписать! — ужаснулся Леха.
— Ничего. У тебя два дня впереди. За выходные управишься. Не грех иногда и напрячься, — сказал безжалостный папа.
Мама подхватила:
— И так целый год гулял. Конец года на носу, а он не чешется.
Леха глянул в окно. В такую погоду запереть его дома было бесчеловечно. Весна набирала силу, и все живое стремилось к солнцу. Леха трепыхнулся, чтобы донести до папы эту мысль, но хмурый родитель даже слушать не стал. Помилования ждать не приходилось.
После завтрака родители отправились по магазинам, а Леха остался корпеть над ненавистными упражнениями. Когда за ним, по обыкновению, забежал Женька, Леха тяжко вздохнул:
— Меня не пускают… Говорят, контрольные на носу. Ну ты же их знаешь.
Он с досадой махнул рукой.
— Что же, ты так и просидишь все выходные без окон, без дверей, как последний дуралей? — спросил Женька.
— Можно подумать, у меня есть выбор! — угрюмо огрызнулся Леха.
— Выбор есть у каждого, — философски заметил Женька и добавил: — Ты своих предков совсем распустил. Их воспитывать надо.
— Ну и сказанул! Как же, воспитаешь их! — фыркнул Леха.
— Воспитать можно кого угодно, только для этого сначала надо самому стать личностью, — заявил Женька.
— Ха! Да мои родители какую угодно личность в бараний рог свернут и не поперхнутся, — возразил Леха.
— Это потому что ты бесхарактерный.
Подобное заявление задело Леху не на шутку. Легко Женьке говорить, когда ему еще ни разу не запретили выходить во двор.
— Никакой я не бесхарактерный, — насупился он.
— Это мы сейчас проверим. Вот скажи: кто ты такой?
— В каком смысле?
— В самом прямом.
— Ну пацан.
— А еще?
— Ученик.
— А еще?
— Ну Потапов Леха. Чего ты пристал?
— А то, что это без характера ты — Леха. А с характером ты уже не Леха.
— А кто же я тогда, по-твоему? Пушкин, что ли? — усмехнулся Леха.
— Ты — узник. Жертва родительского деспотизма.