Руки сомкни, конвоир,
Видишь, сломался шарнир.
Ноги мои тяжелы,
Поступью к горю веди.
Бахмут
Самый мёртвый город на Земле.
Он пронизан сотнями разрядов,
Он висит сейчас на фитиле,
Весь избитый тысячей прикладов.
Вслушиваясь дико в тишину…
Не мерещится мне стон дитя в закате.
Плач, который я не оттолкну,
Плач, что вырезан на циферблате.
До сих пор из-под завалов он
Рушит непреступную рутину,
Помнит окровавленный шеврон…
И мне помнить всё, пока не сгину.
Запах тлена всё мешал вдохнуть,
Тот обыденный морозный воздух,
Пепел тяжело с тех глаз стряхнуть,
Что так мило смотрят в безмятежность.
И поля, и головы гниют,
Пули разбивают все надежды,
Мёртвый город в век не погребут…
Крылья из наивности подрежьте.
Пропащий
Пропащий.
И адовое пламя
шептало на ухо тебе,
что кубок дребезжащий,
словно знамя
получишь ты в этой борьбе.
К хвальбе
корячится остывшая та совесть
и повесть
таки напишут,
ведь условность
важней,
чем истинный порыв.
Услышь,
пока ещё ты уязвив,
смог говорить
с тем, кто ревнив,
но вскоре
воедино всё сложив,
забыв,
что можешь быть брезглив,
каплей покажется
вдруг море
и в человечность дверь закрыв,
ты с упоеньем
насладишься ролью.
Уже сейчас я слышу сей мотив,
но истину не вытащить –
всегда труслив
нрав человеческий
и лжив.
Почти сошёл с ума.
От дна
уже не жаждет оттолкнуться,
дотянуться,
чтоб в эту каплю окунуться.
Ещё мгновение…
И с той же стороны
тебе пороки помогли споткнуться,
а мне останется лишь только ухмыльнуться,
да калачом дома свернуться,
когда заступят и твои часы,
если заступят…
И вовсе ли твои…
Сыночек
Свяжу тебе я, сыночка,
носочки.
Такие тёплые и мягкие,
чтоб вьюга
не пробралась к твоим ногам.
Недуга,
чтоб не случилось
у чужой реки.
Листки уже опали от тоски,
не по-людски
с рукой пустой прощаться,
откуда ж полной
на селе ей взяться,
но то неважно,
некогда тужить,
не нам сыночек,
а тебе служить,
врагов всё колотить
в окопе,
да жить в крови,
словно в сиропе
застывшем на ветру.
К утру
я успокоюсь и умоюсь,
не усну,
меня теперь прибьют
к тому окну,
которое выходит на тропу,
на ту,
где мы тебя сейчас проводим.
Мы часто ведь ответов
не находим,
вот и сейчас я их
не нахожу,
смирившись, просто жду,
но боль то не проходит,
за нос водит,
рассказывает, что я зря грущу,
что зря ропщу,
ведь родину солдатом окрещу…
Но, вдруг тобой чужбину угощу?
И не дождусь тебя
на сломанном пороге,
мне давеча приснилися
Пологи…
Письма давно нет,
видимо в дороге.
Я с богом больше месяца молчу,
не говорю и не хочу,
он лжёт мне,
остальное лишь предлоги.
Не уж то поразили так пороки?!
Не уж то бы могилы так глубоки?!
И сына ты вовек не заберёшь.
Врёшь!
Ты сына мне спасёшь!
Вернёшь.
Не уж то украдёшь?
Не верю.
Я настежь распахну все двери
и буду ждать свою потерю.
Может быть, всё-таки придёшь…
Когда свой пыл слегка умерю,
достану старые замеры,
ещё свяжу тебе носков.
Ещё теплее,
ещё мягче.
Сегодня солнце палит
жарче,
в дверях наш почтальон
всё плачет,
пришёл он не с пустой рукой…
Несчастные
Я глубоко несчастный человек,
Ибо все мысли мир к стене всё ставят.
Они остры, опасны, тем печалят,
Ведь очевиден смертника сей бред.
Хорда людская чаще мир ломает,
Чем смех сквозь слёзы в малохольный век,
Но в этот миг сердечность начнёт бег
И злоба с ненавистью тихо угасают.
Я, негодуя, возмущённо в думах жду,
Когда меня чёртово чувство уж оставит,
Слишком серьёзно оно ставки повышает,
Но я бороться с ним вовек не прекращу.
О, разум, ты не сможешь быть добрей,
Тем этот рок всё тяжелей и вяжет.
О, гений, ты же просто безобразен,
Со смертью того хуже — лицедей.