Надо, кстати, будет простучать все стенки в шкафах. Мало ли – там клад!
– Варь? – позвала меня Женька. – Чего молчишь-то? Неужели правда понравился? Глупенький красавчик на роскошной тачке? Я была о тебе лучшего мнения.
– Не, он нормальный! – возмутилась я. – Умный.
– Прямо по лицу видно, что умный? – хитро сощурилась Женька.
Она подтащила к себе бутылку вина, чтобы не тянуться каждый раз. Я вздохнула, погладила свою прекрасную пуховую подушечку и потащилась в коридор за следующей. Хорошо, что сразу заказала несколько штук.
– Что у нас тут? – Я повертела темно-зеленую бутылку. – Мальбек, Аргентина. Пьем?
– Варя! Не увиливай!
– Глупые на таких машинах не ездят… – рассеянно отозвалась я, втыкая в пробку штопор. – Вот и все.
На Женьку я старалась не смотреть.
– Ой, кто только на дорогих машинах не ездит, Варечка, – засмеялась она, одним глотком приканчивая свой бокал и переворачиваясь на спину.
Она подхватила диванную подушку и прижала ее к себе, мечтательно уставившись в потолок.
– Почему ко мне не приезжают богатые и умные на дорогих тачках, а?
– Потому что ты не продаешь винтажные пластинки? – предположила я. – Хочешь, отдам тебе бусики? Выставишь на продажу, вдруг поймаешь коллекционера с яхтой!
– И с женой, – вздохнула Женька. – Которой он эти бусики и купит.
Я вздрогнула и чуть не выронила бутылку.
Любые упоминания о свадьбах, женах, мужьях, женихах и невестах отзывались внутри острой вспышкой обиды и боли. Или даже горя – словно я навсегда потеряла что-то очень важное и больше никогда это не найду.
Кое-что новое
В понедельник я отправилась на работу. Было искушение использовать мой «свадебный отпуск» по полной программе. Сидеть дома, разбирать вещи, пить вино и есть суши, делать вид, что все в порядке. Но рано или поздно все равно пришлось бы вернуться и отвечать на вопросы, как прошел мой медовый месяц. Лучше уж сейчас – все сразу пережить и двигаться дальше.
Поэтому я написала начальнице, что выхожу, она пообещала разобраться с бухгалтерией, и к восьми утра я появилась в банке, где работала, в белой блузке, темной юбке и с аккуратным макияжем. Как положено.
В сумке пряталась помада, тушь и карандаш для глаз – вместе с салфетками. На случай если я все-таки сорвусь и разрыдаюсь. Надо потом привести себя в порядок.
Никто ничего не спросил.
К клиентам меня ставить не стали, я занималась бумажной работой, бегала на каблуках по коридорам, улыбалась и здоровалась. Только к обеду сообразив, что все встречные отводят глаза и обращаются со мной как с тухлым яйцом. Пока отходила за супом и гречкой с мясом, кто-то положил на мой стол шоколадку. С малиной, мою любимую.
Разговор у кулера при моем приближении затих, но тут же возобновился с новой силой – теперь народ рассказывал анекдоты и делился рецептами.
Я поймала начальницу и строго спросила:
– Что ты им сказала?
Марина Вадимовна, которую мы все называли по имени-отчеству, но почему-то на «ты», пожала плечами:
– Всю правду и ничего кроме правды. Варь, я считаю, что люди лучше, чем ты о них думаешь. Они вполне способны понять, что ты чувствуешь.
– Спасибо… – задумчиво сказала я. – Наверное.
Она только усмехнулась и, развернувшись на каблуках, пошла обратно в операционный зал. Уже оттуда донеслось ее шипение: «Иванова, где твой мозг?!»
Мы за глаза называли ее Гюрзой за вот этот свистящий шепот, который отлично вливается в уши работникам, но никогда не доходит до клиентов, словно пластиковые прозрачные перегородки начисто отсекают эту частоту.
Но люди, оказывается, очень многогранны. Еще месяц назад Гюрза лишила меня премии за то, что я трепалась с девчонками о своей свадьбе прямо во время работы, а сегодня вот, пожалела.
– Кстати! – Она вдруг снова выглянула в коридор. – Премию твою я восстановила. Иди работай, Варь.
Пришлось спрятаться в туалете и все-таки воспользоваться и салфетками, и тушью.
По дороге домой я забежала в супермаркет. Питаться бабушкиными запасами тушенки казалось мне все-таки упадничеством. То ли дело купить что-нибудь в кулинарии. Рыбку запеченную или салатик…
Но посмотрев на сваленные на подносах куски этой рыбы, на заветренные салаты, я вдруг испытала острое отвращение к еде, приготовленной чужими руками. Я готовлю вкуснее. Даже Костя это признавал, хотя пару раз попытался высказаться на тему, что мама его по-другому делает сырники. Но покосившись на сковородку в моей руке и оценив выражение лица, больше такого не повторял.