Вскоре по толпе пробежала новая волна, и стало еще теснее, оттого что зевак все прибывало. Между домами на единственной улице поселка места было в обрез. И ее притиснули ко мне. Любые сокровища мира я готов был отдать за эту минуту. Мы взглянули друг на друга и улыбнулись. И все. Мы уже не могли остановиться. Я что-то произнес, кажется: «Что-то случилось?» Помнится, она ответила: «В первый раз вижу такую толпу». Она не вспылила, не напустила на себя неприступный вид, но и не сдала позиций с первого же захода. Так между нами и завязался разговор. На море я больше не смотрел. Если не ошибаюсь, один из парней утонул. Мы с ней потихоньку выбрались из толпы и пошли на окраину поселка, где, разумеется, не было ни души, а через минуту уже рассказывали друг другу о себе. Не знаю, как тебя, но меня этим расшевелить легче всего.
Поселок остался позади. Мы вышли к берегу, изрезанному в том месте узкими обрывистыми мысами, как можно прочесть в моем учебнике географии. Все эти отвлеченные действия я рассматривал как прелюдию к длительному близкому знакомству. Навязчивость мне несвойственна. Должно быть, в этом и заключался главный просчет. Позже я убедился, что, если не сделаешь чего-нибудь сразу, значит, не сделаешь этого никогда. Заметь, первый же удобный случай — как правило, самый лучший. Вполне возможно, другие не разделяют моего мнения, но ты, думаю, согласен, что неведомое влечет сильнее всего. А потом свет меркнет. О чем мы с тобой говорили? Вечно я забываю тему разговора. Я расположился на уступе чуть пониже нее и с восхищением следил, как она жует стебелек аира, который только что сорвала. А как она улыбалась в ответ на чушь, которую я нес в любовном хмелю. Видел бы ты эту улыбку! Она лучилась нежностью, сочувствием и неземной безмятежностью, точно небо на закате. Такая улыбка появляется у человека на лице, когда ему лень о чем-нибудь думать. Одно воспоминание об этой улыбке до сих пор согревает мне сердце. Что она говорила? Да, помнится, немного:
— Мне пора домой. О чем я только думаю?
— Прямо сейчас? — спросил я, верный своей роли. Мы просидели там уже больше часа.
— Да, мне надо домой. Ведь никто не знает, где я и что со мной.
— Но мы еще встретимся?
Она только взглянула на меня и улыбнулась.
После этого мы часто встречались. И как не встретиться в маленьком поселке? Тут не требуется никаких особых ухищрений — это тебе не большой город, где назначаются свидания под часами в определенное время, хотя бы уже потому, что там вообще не было уличных часов, которыми можно воспользоваться для этой цели.
Мы без конца бродили по окрестностям поселка, разговаривали или молчали, а тем временем в нас росла любовь. Разумеется, мы — то есть я — никогда о ней не упоминали. Обязанность сделать первый шаг, произнести первое слово лежит на нас, мужчинах, если чему-то суждено во что-то вылиться. Мы гуляли по поселку, за околицей, забирались в горы, у подножия которых лежал поселок, выплывали в море. И все это были поставленные на научную основу эксперименты, хладнокровные расчеты, с помощью которых я надеялся запустить в конце концов когти в свою добычу. Ибо, если вы уже помолвлены, какой смысл без конца карабкаться с возлюбленной по скалам, слоняться по лавовым полям и болотам?
Я учил ее правильно грести. Сначала весла у нее не доставали до воды. Потом она била ими по воде плашмя, или же они почему-то начинали выскакивать из уключин. Между прочим, вся эта чушь гороховая выходила у нее чертовски мило. А когда я, желая ей помочь, сел рядом и взялся одной рукой за рукоять весла, а другой, естественно, обнял ее за талию, она сказала:
— Греби со своей стороны, я сама справлюсь.
Вот такая она была во всем. Ее душа, твердая как сталь, скрывалась за семью засовами в девичьем тереме с железными решетками на окнах. И вместе с тем — дивная мягкость талии. Мне ничего не оставалось, как позволить ей колотить веслом по воде и заливаться от натуги краской. Зато какой гордостью вспыхнули ее глаза, когда она наконец вдруг сообразила, как надо грести. Она была счастлива, с головой уйдя в свое новое занятие, и мне пришлось последовать ее примеру. Да, Тоуроддур, жизнь полна трагизма.
Первую попытку я предпринял, когда только-только начался отгон овец с горных пастбищ. Это я хорошо помню, потому что незадолго до того приехал из деревни, до отвала наевшись перед отъездом каши с изюмом и баранины. В те дни на лугах уже резали овец. Ах, что за овцы — сущие агнцы божий! Не припомню себя в более радужном настроении, чем тогда. Уписывать баранью грудинку с нежнейшим, точно бархатным, мясом, высасывать сок из малейшего углубления в косточке, хлебать изумительно наваристый суп, в котором плавают соблазнительные кусочки мяса и курдючного сала, — какое наслаждение! Да, те времена давно миновали и позабылись, разве что слюнки сглотнешь при воспоминании. Даже шампанское вряд ли привело бы меня в столь веселое расположение духа, к тому же по дороге домой, в сумерки, мне посчастливилось встретить ее. Я бодро шагал, переставляя свои тощие ноги, обутые в тесные сапоги, на мне были узкие брюки для верховой езды, она шла рядом, пышная, свежая, словно только что распустившийся розовый бутон. Мой необычный костюм, по-видимому, как-то странно на нее подействовал: она вдруг очнулась от всегдашнего восхитительного безразличия и перевела разговор на более личную тему.