— А что будет с Россией? — спросил Блисс. — То есть, во время войны? Уничтожим мы этих красных? Можете вы заглянуть в будущее настолько далеко?
— Россия примет участие в войне как союзник Соединенных Штатов, — ответил Джо, продолжая рассуждать.
“А что будет со всеми другими предметами, существами и продуктами? А в области медицины мы сделаем серьезный шаг назад — кажется, они употребляют сульфамиды, и это будет для нас проблемой, если мы заболеем. Услуги дантистов тоже не сулят ничего хорошего: они все еще используют сверла и новокаин. Флюорированные пасты для зубов пока вообще не существуют, это вопрос еще двадцати лет”.
— Как наш союзник? — забормотал Блисс. — Коммунисты? Это невозможно — ведь они заключили пакт с фашистами!
— Немцы нарушат этот пакт, — ответил Джо. — Гитлер атакует Советский Союз в июне сорок первого года.
— И уничтожит его, надеюсь?
Вырванный из своих мыслей, Джо повернул голову, чтобы взглянуть на Блисса, сидевшего за рулем своего десятилетнего “виллис-найта”.
— Настоящая угроза идет от коммунистов, а не от немцев, — говорил Блисс. — Возьмем отношение к евреям. Знаете, кто на этом выигрывает? Евреи в нашей стране: многие из них не имеют гражданства, но все живут тут как беженцы, пользуясь государственными дотациями. По-моему, фашисты в некоторых случаях з\ш1ли слишком далеко в отношении к евреям, но нужно признать, что еврейский вопрос существует уже давно, и нужно было найти выход из ситуации, хотя, может, и не такой, как концентрационные лагеря. У нас здесь, в Соединенных Штатах, те же проблемы с евреями и черномазыми. Когда-нибудь нам придется решать вопрос и тех и других.
“Я никогда прежде ни от кого не слышал слова “черномазый”, — подумал Джо, и понял, что начинает оценивать этот период несколько иначе. — Я забыл обо всем этом”.
— Линдберг, вот человек, у которого верный взгляд на немцев, — говорил Блисс. — Вы слышали, как он говорит? Его интересует не то, что о них пишут газеты, а настоящее… — Он притормозил и остановился перед сигналом СТОП в виде семафора. — Например, сенаторы Борах и Ней. Если бы не они, Рузвельт продавал бы оружие Англии и втянул бы нас в войну, с которой мы не имеем ничего общего. Рузвельту чертовски нужно снять эмбарго на оружие, составляющее часть договора о нейтралитете; он хочет, чтобы мы вступили в войну. Но американский народ не поддержит его. Американский народ не собирается драться за Англию или какую-нибудь другую страну.
Зазвенел звонок, выдвинулся зеленый рычаг семафора. Блисс включил первую скорость, и “виллис-найт”, дребезжа, двинулся в гуще уличного движения.
— В ближайшие пять лет у вас будет немного поводов для радости.
— Это почему? Все жители штата Айова думают так же. Знаете, что я думаю о вас, работниках Ранситера? На основании ваших слов и того, что я слышал из раговоров других, я прихожу к выводу, что вы — профессиональные агитаторы. — Блисс бросил на Джо взгляд, полный невозмутимой уверенности в себе.
Джо не ответил. Он разглядывал старые здания из кирпича, дерева и бетона, странные машины, большинство из которых были черного цвета, и думал, — только ли ему одному среди членов группы объявился этот особый аспект жизни 1939 года.
“В Нью-Йорке будет иначе, а здесь страна Библии — Средний Запад, известный своим изоляционизмом. Мы не будем здесь жить, мы поселимся на восточном или западном побережье”.
Однако инстинктивно он чувствовал, что наткнулся на вопрос, который будет для всех них важной проблемой.
“Мы слишком много знаем, — думал он, — чтобы спокойно жить в этом времени. Если бы мы отступили на 20–30 лет, то были бы в состоянии преобразиться психически; повторное переживание программы “Джемини” и выходов в космос, или первых, примитивных полетов “Аполло”, было бы не очень интересно, но возможно. Зато в этом периоде… Они все еще слушают “Две черные вороны” на пластинках со скоростью 78 оборотов в минуту. И Джо Пеннера. А также программу “Мерт и Мардж”. Все еще не изжиты последствия великого кризиса. Люди нашей эпохи имеют колонии на Марсе и Луне, постоянно совершенствуют межзвездные полеты, а они все еще не могут справиться с пустынями Оклахомы. Эти люди живут в мире, законы которого определяют риторика Уильяма Дженнингса Бриана, а “обезьяний процесс” Скопса — дело живое и актуальное. Никоим образом мы не сможем приспособиться к их мировоззрению, морали, политическим взглядам, — думал он. — Для них мы — профессиональные агитаторы, понять которых еще труднее, чем фашистов. Мы представляем большую угрозу, чем партия коммунистов, вообще, мы самые опасные агитаторы, с которыми эта эпоха имела дело. Тут Блисс совершенно прав”.