Тоскливо ему сделалось, нехорошо как-то на душе. Маркел покачал головой, хмыкнул врастяжку, тяжело: «Избенка под косогор пошла… Эх время, времечко…» Ему подумалось, что и он скоро вот так накренится набок, на которую-нибудь сторону, недолго уж ждать осталось, сам чувствует, что силы уходят. «Илюха, видно, тоже чует, не зря зовет, покуда терпелось, можно было, молчал. Стало быть, и в самом деле пора».
Потом почему-то пришел в голову последний разговор с покойным соседом, Пантелеем, таким же лохматым и на вид неуклюжим.
…— Ну зачем ты, Маркел, восемь лосей бьешь за сезон? На что они тебе? Живешь в достатке, — говорил тот.
— Сдаю мясо государству. Я виноват, что мне такое задание дают? На эту осень опять шесть заготовительных лицензий выдали. Говорят: «Только ты можешь план отстрела выполнить».
— Тебе и прошлый год столько же давали, а ты на два боле ухлопал. Знаю! Жадность это, Маркел, жадность!
— Копейка мне в городе не помешает, Пантелей. А тебе жалко их, че ли, лосей-то? Хватит их в тайге на всех. Деды и отцы наши били сколь хотели, и мы то же делам. Тайга от этого не победнеет. Только ты, Пантелей, да Митька косой такие в хуторе жалостливые. Но Митька ладно, он приблудный, а ты ведь наш коренной охотник.
— И мы пришлые. С Уралу наши деды притопали. Не хотели на тамошнего Демидова спину гнуть. А тайга скуднеет, Маркел. Вон внизу по реке зверя много мене стало. Уничтожают его мужики в низовьях Пелыма. А ни ты, ни они не думают о тех, кто промышлять после нас будет.
— Там села больши, вот и выбивают. А нам хватит.
— Ни к чему лосей губишь, ни к чему. Здоровье гробишь, таскаешь их из болота. Вот дед твой погинул в тайге, полез в ледяную воду, и отец твой от надсады богу душу отдал. Эх, Маркел Сидорович, не доживешь ты свой век!
Маркел угрюмо отвечал:
— Страсть у меня, Пантелей, страсть такая! Сдыхать буду, а страсть не умрет. И не тебе меня судить!
Пантелей качал головой. Знал он, что настойчив Маркел, на снегу ночует, но зверя добудет…
«А вперед меня Пантелюха скончался, царство ему небесное», — перекрестился Маркел.
«…Не поехал бы ни в жизнь, но все-таки издержался. За урман тяжело стало ходить. Поясница болит, отказывает, ноги тоже. Не приди бы нынче в избушку Петро-вогул — с голоду бы умер: обезножел — и все. Ох, ноженьки мои, ноженьки, отходили, видно».
Ему горько было осознавать все это, а ведь прежде по два дня за сохатым выбегивал, а за соболем — так и устали не знал. Потом его утешило то, что поохотился он последний сезон все-таки неплохо: тридцать соболей и шесть лосей добыл — пять сдано, а одного все равно утаил и продал потихоньку вздымщикам. Был грех…
«Копеечка, она нигде не помешает».
«Есть, видно, и там лосишки-то, пишет Илюха, — размышлял Маркел. — Но если водятся, Пестря найдет, — думал он, вспомнив своего рослого и статного, как крупный волк, кобеля. — Собак продам Петру — давно он домогается. Увезу Пестрю и Дамку. Породу поддерживать стану. Там ведь у них нет таких собак. А таскаться на охоту и там потихоньку буду, пока руки ружье держат».
Что он и там сможет на охоту ходить и лоси там даже есть — от этих мыслей ему стало чуть спокойнее. С его «зауэром» он там лося непременно добудет. Все-таки один ствол нарезной, да и калибр десятый — пушка целая. Ценой жизни почти ружье-то досталось. Вспомнилось, как вытаскивал геолога из ледяного озера, сам чуть не утонул…
«Подарил. Для тебя, говорит, не жалко. Знамо дело. От смерти воротил…»
II
…Тепло встречал на пристани Маркела сын. Такой же сбитень, он, поводя необхватными плечами, сгреб Маркела своими ручищами, прижал. Расцеловались.
— Вот он, отец, — притягивал он опять Маркела к себе. — Заждался тебя, папка. Думал, не приедешь. Ну, молодец, раз решился. Да пойдем, пойдем! Тут у меня машина стоит! — ликовал Илья, не снимая руки со спины отца, беря другой узел Маркела. — Ху ты! Еле поднял, как ты нес?
— Хм! Так, потихоньку, по-стариковски, — с ухмылкой ответил Маркел. — Один живешь в фатере-то?
— Один, отец, — смеялся Илья.
«Машину имеет. Начальник! Женить надо. А то мотаться по бабам начнет. Долго ли сбиться с пути-то», — отметил мимоходом Маркел.
Старику думалось, что он склонит Илью на женитьбу, тем самым сделает важное дело в житье-бытье сына.
Подошли к новенькому «газику», Илья открыл дверцу.
— Садись, отец.