Егор Кузьмич засмеялся, тряся широкой бородой.
— Съели уж почти быка-то всего, Павла. К делу пошел. Никто с Митрия вычитать не станет, раз такой случай произошел, не на это ведь он ладил. А Ермил сиганул, говоришь? Друг ведь первый нашего Григория.
— Этот богохульник? Всю жизнь людей смешит. Когда на его накинулись, как воротился, он мелет: «Медведь этот мне давно мстит за то, что я его ножом полоснул». Но и все, кроме Митрия, за брюхо схватились, знают его, боязливого. А он забрал ружье, да и ходу. Обход, говорит, мне надо делать.
— Друг, друг он Григория. Водой их не разольешь. Спился вот Гришка у меня…
— Это он из-за Надежды, Егор Кузьмич, отойдет. Порастет все бурьяном, забудется, и отойдет, и пить не станет.
— А тебе женить надо парня — остепенится.
— Али не сбивала. Я, говорит, не чокнутый, чтобы жениться. Вишь как? Ой, господь терпел и нам, видно, велел. Домаемся до смерти как-нибудь.
Егор Кузьмич не любил, когда говорили о смерти, отрезал:
— Ты, Павла, с таким словом лучше не приходи. Нече до время трястись.
Павла продолжала:
— Ну ладно, не стану больше, знаю, что не уважаешь ето.
— А парень твой образумится. Не век таким дураком станет жить.
— Да дал бы бог. Всегда ты добрым словом утешишь, Егор Кузьмич. Ладно, пойду, то охальник ись скоро придет. Накормить надо. Хоть и подлец, а сын родной.
Павла ушла, забыв об орехах, запамятовал о них и Егор Кузьмич.
III
Егор Кузьмич собирался на сенокос. Он решил, что и тут помощь большую окажет. Пошел к бригадиру Антону Фролову. Обычно хмурый Антон Фролов встретил Егора Кузьмича приветливо.
В ушах у Антона еще сейчас звенели слова Андрея: «Придет отец на сенокос проситься — не бери. Здоровье у него сдавать стало».
Но Антон был назначен ответственным за сенокос, и Егор Кузьмич ему нужен «позарез». Да и знал он, что скажет Егор Кузьмич про Андреевы слова: «Если для дела лучше лажу, а он перечит, то не дам я ему над собой распоряжаться».
Егор Кузьмич с порога заговорил:
— Погодка-то, Антоха, какая. А! Здорово живем!
— Здравствуй, Егор Кузьмич! — Антон умышленно не спросил о здоровье, знал, что отмахнется Егор Кузьмич и скажет: «Пока дюжу, не жалуюсь».
— А я по делу пришел. Сенокосилками всю траву не скосите. По маленьким еланушкам да возле кустов самая лучшая трава растет — пырей да клевер, вилизь… Надо сколотить бригаду из баб, а я у них литовки отбивать стану, ну и сам мало-мало потюкаю, в общем организую прикоску.
— Я согласен, но Андрей Егорович зашумит на меня, что взял.
— Да у него что, головы на плечах нет? Я ведь лажу, как лучше, чтобы управиться скорей с сенокосом, а там уборка на носу… Я ведь, кабы дело-то ладно было. А Андрюхе я больно командовать над собой не дам. Я сам себе пока хозяин. Сенокос, уборку закончим, там и отдыхать стану. Да я ему сам скажу.
Антон знал, что Егор Кузьмич все равно поедет и лучше его дело на прикоске никто не поставит. Согласился вроде неохотно, а в душе радовался: «Пойдет работа».
…Сколько ни приезжал Егор Кузьмич на сенокос, каждый раз его радовала эта пора.
На большой поляне разбили общий стан. Пахнет травой, прелыми листьями, смородинником.
Механизаторы расположились у ельничка, возятся с машинами. Повара хлопочут у костра, натягивают палатку, таскают туда продукты.
Бабы с литовками разбивают стан в тени под соснами, у речки, кричат Егора Кузьмича.
— Давай, Егор Кузьмич, ждем, ты у нас один на поглядочку. Смотри поворачивайся! Плохо будешь робить, спуску не дадим.
— Всех ублаговолить должен, — кричит отчаянная вдова Федорка Юрьева.
— Постараюсь, — отшучивается Егор Кузьмич.
Механизаторы перемигиваются, думают совсем о другом, нежели Федорка, окликают ее:
— В случае чего нас позови, как-нибудь сладим.
— Да что вы сделаете, ни один тюкнуть по литовке не умеет. А раз смелые, так ну — кто отобьет? Мужики мнутся, гогочут, им не до отбивки. У них тракторы.