Старик часто разговаривал с собакой вслух.
Прокопий взял ведро, надел собачью шапку, телогрейку, открыл двери. Кобель, взвизгнув, выскочил на улицу, залаял.
— Хм, эко диво! Тихо-то как, вроде и не было падеры-то. А снегу намело, пожалуй, без лыж и не пролезешь к ручью. На кого ты там гремишь, дурак.
Старик взял стоявшие в углу подбитые камусом широкие лыжи, бережно положил их на снег, сунул в ремни носки валенок и двинулся за избушку.
Серый лаять перестал, только урчал на незнакомого человека, подняв на загривке шерсть.
— А ну, мил человек, пойдем в избушку, то околешь тут на коленках-то. Вставай!
Прокопий слышал свистящее дыхание.
— Э-э, да ты видно, на полпути на тот свет. Эко беда.
— Вертолет, вертолет, песок…
— Э-э, да у тебя бред, мил человек. Ишшо бы часок — дак и вертолет бы тебе не нужен был…
Серый было сунулся к Юрию, но Прокопий окликнул его:
— Шельма! Куда лезешь? Вишь, человек уж собрался… К житью его надо воротить. Эхма! Зачем в тайгу соваться, не знаючи…
Прутков возле Юрия казался большим, темным выворотнем. Он поднял его, как ребенка, на руки поперек груди. Подошел к дверям, снял лыжи, занес, положил на нары, пощупал лоб.
— Э-э, жар у тебя, голубчик.
Прокопию вспомнилось, как он однажды человека в зимней тайге отогрел. Месяц тот жил у него. Ничего не делал, только лежал на нарах да начальство ругал. А как стало пригревать, собрался рано поутру, когда Прокопий капканы ушел снимать, ружье прихватил, продукты, соболишек — и ходу. Да разве уйдешь в тайге от Прокопия: он ее насквозь, матушку, знает.
«Вот лежит и этот, эк! Да нет, вроде и лыжи добротные, и свитра новая, унты, штаны хорошие. Нет, этот не из тех, пожалуй».
Вспомнилось ему, и как геолога выводил, да мало ли у него было встреч всяких в тайге.
А человек на тот свет хлопочет попасть, надо отвести беду.
Прокопий подбросил в печку березовых дров, раздел Юрия, достал из-под нар бутылку со спиртом и начал растирать ему грудь, спину, потом подвинул его поближе к печке, накрыл полушубком.
— Ну, вот теперь ладно. Прогревайся. Если богом здоровьишко отпущено, так выживешь. Эх… Э-э… Да-а. Я вот восьмой десяток живу, не хварывал. Зачем же нос в тайгу совать с еким-то здоровьем? Надо, видно. Вот он где надо-то обернулось, да-а.
Прокопий лег на нары, закурил.
Тело Юрия разомлело от жары и втирания, прогрелось, порой даже горело. Он то спал, то бредил, то на какое-то мгновение у него появлялось прерывистое смутное сознание. Мелькали метель, песок, дорога. Но быстро все исчезало, уходило. Сон… сон… лепечет бессмыслицу.
— Э-э, парень, — услыша бред, экал Прокопий, ворочаясь и кряхтя на нарах, — крепко тебя приморозило, да… гм… дела…
А перед Юрием их квартира в поселке. Иван Иванович почему-то плывет по воздуху, руки в стороны, машет ими, плавно летит, как большая птица. Вот он влетает в квартиру, смеется и разговаривает со Светланой.
— Зашел, Светлана Леонидовна, — топчется у порога.
— Проходите, я собираюсь. Через полчасика готова буду.
— В лесничество зайду, распоряжусь — и поедем.
— Хорошо, — и Светлана смеется.
— Здоровье-то как?
— Отлично, спасибо.
Иван Иванович в лесничество едет. А небо быстро чернеет, темнота надвигается на поселок, ветер свистит. Буран…
— Скорей!
— Да что скорей? Эй, мил человек, чо скорей? — трогает Прокопий Юрия за плечо. — Может, попить тебе? — убеждается, что Юрий в жару. — Эко горе, молодой ишшо.
…Иван Иванович бежит за машиной, а ветер кидает в лицо клочки снега. Быстрей, надо успеть! — кричит Иван Иванович во всю глотку. — Может, долго продлится буран-то!
«Надо было утром, — хочет крикнуть ему Юрий. — Растяпа!» — Но снег забивает ему рот и ругнуть Ивана Ивановича нельзя.
Иван Иванович несется бегом, ветер сорвал с него шапку, взлохматил волосы, забил их снегом, он бежит.
«Размазня, ворона!» — Но снега полон рот, крикнуть Юрий не может.
Иван выгнал машину, ее потащило боком по дороге, прижало к дому. Он тянет из нее Ивана Ивановича. Выдернул, хочет ударить, но рука не поднимается; Иван Иванович плачет. Они держатся друг за друга, пробиваются к дому фельдшера Нины. Вот она рядом с конторой живет. Дойти…
На крыше оторвало доску, понесло, разбило окно в Нинином доме.
«Дойти, дойти», — шепчет он. Метель, пурга, ветер, ничего не видно.
Нина, щупленькая, низенькая фельдшерица, сидит у изголовья Светланы, подбадривает. Их с Иваном Ивановичем выпроваживает в другую комнату.
— Ничего, Светлана Леонидовна, все должно быть хорошо. Можно и дома. Меня мама тоже дома родила.