— Постой! Тебе надо спрашивать не у меня, а у мамы. Позвони ей! Она часто о тебе вспоминает. В гости бы зашла…
— А я как раз недавно заходила. К маме на работу! — притворно воодушевилась Кара, но рассказывать было особо нечего. Это был тот самый корпоратив, на котором она познакомилась с Глебом. Кажется, тогда Люба, с которой Кара ритуально поддерживала добрые отношения, испытала облегчение, что не пришлось много общаться с родственницей. Что ж, Сережиной жене особо не за что любить золовку. Но они обе отчаянно поддерживали «худой мир».
— Видишь ли, — продолжила Кара осторожное дознание, — я потому и звоню тебе, чтобы маму не тревожить. Просто я обнаружила, что есть человек, эта самая Лика, которая может что-то знать о Сергее… Если твоя мама о ней ничего не слышала, то лучше и не бередить ей душу.
Рома что-то отвечал и, судя по интонации, горячо опровергал, но связь была плохая, слова улетели в прорехи эфира, а потом рассыпались короткими гудками. Кара не стала перезванивать. Решила, не судьба. Да и не верила в мифическую блондинку, которую Серега поселяет в квартире Ольшевских, после чего пропадает. Он, конечно, негодяй и великий путаник, но и в его поступках должна быть логика. Кара очень долго искала ее, но то, что она ее не нашла, не значило, что ее не было.
А ночью она проснулась от знакомых и уже подзабытых ощущений. Удивительно, как мы простодушно верим в то, что кошмар закончился, как только он ослабляет хватку и на время оставляет нас! И когда ледяной призрак снова берет сердце в свои ладони, оно, наивное и летящее, от неожиданности останавливается и съеживается, а потом начинает отчаянно трепыхаться, пытаясь вырваться из каменных объятий. Или из новой ловушки судьбы, словно упавший на спину жук. Да, это был уже знакомый дух или, точнее говоря, полтергейст: звуки, очень похожие на чей-то внезапный ночной приезд, как будто кто-то осторожно ходит по квартире, боясь разбудить спящих. Кара пережила это адское приключение десять лет назад. Тогда в первый момент она вспыхнула обманно счастливой догадкой, что вернулся Сережа… Но, когда она встала и начала звать его и обшаривать квартиру, неведомая бестелесная сущность, словно дразня ее, уронила ту фотку в рамочке, где они с мамой втроем на море. Точнее, это в первый момент Кара грешила на «сущность», а утром выяснилось, что это Марина, дочка, заслышав шорохи, отважно встала и вышла в коридор, а когда услышала материнский голос, от неожиданности ухватилась за шкаф и нечаянно столкнула рамку… Натерпелись тогда жути! С тех пор фотографии было суждено красоваться «примагниченной» на холодильнике — уже не на книжных полках, но рядом с ними. Кара теперь боялась рамок и всего того, что может упасть. Только недавно она преодолела этот страх, собираясь найти для фото подходящее обрамление… И дух вернулся.
И дух это или кто живой?
Ныне, как и в ту первую встречу, она снова на мгновение заблудилась в истоках этого чувства, которое узнала в раннем детстве, в пыльном провинциальном городке, где жила бабушка. Стоит добавить, что не та бабушка, которую самозабвенно любишь и мечтаешь остаться в ее райских чердачных кущах, будучи замученным грамотой городским дитятей. Нет, то была бабушка другая, невидимая, как называла ее Кара. Потому что с ней она виделась очень редко. Бабушка Алина была женщиной с грустной, немного укоряющей улыбкой, молочно-белой кожей с веснушками… И с нервозной, настороженной манерой задавать странные вопросы. Например, почему Кара до сих пор не умеет шить. Неожиданно взрослая и тоскливая обязаловка из бабушкиных уст удручала невероятно, и внучка прослыла здесь букой. На самом деле она рвалась к другой, теплой и солнечной бабушке, и когда наконец желание исполнялось — о, как бежала вприпрыжку с вокзала к ней Кара! Хорошо, что человеку по рождению положены две бабушки… Но с Алиной все же приходилось порой проживать месяц, и он тянулся бесконечно, как любое заточение. И вот именно тогда одновременно впечатлительная, но и цепко наблюдательная Кара познакомилась с утренними призраками, густо населявшими Алинин дом. Да, именно утренними, потому что они появлялись не ночью, а в момент пробуждения Кары. Она начинала вслушиваться в манящие в своей неразличимости голоса из кухни — оживленный гул праздника, споры, всплески, смех… И тогда ей отчетливо казалось, что за ней приехала мама или отец, чей голос тоже вплетался в общую нестройную палитру настраивающегося родственного оркестра…
Маленькая Кара, наверное, догадывалась, что приятное предвкушение ее обманет, и не торопилась вскакивать с постели и бежать на кухню. Но все же иногда… иногда бежала по пестрым тряпичным коридорным половикам туда, где призрачный смех и радость неслучившейся встречи, — чтобы разбиться вдребезги о пустоту, о будничный враждебный интерьер, который ей никогда не нравился. Что позволило маме примирительно всем объяснять, что «ребенок просто с непривычки боится высоких потолков»… Оказывалось, что никто за ней не приехал. Утро начиналось с несбывшегося.