Понял он одно: Сития пала. Ещё когда он собирался плыть туда морем, говорили о том, что шах Захаб собирается идти на Ситию войной, чтобы отомстить за какое-то вероломство, за какую-то жену – Вельс не вникал. По дороге сушей он слышал, что войска шаха вышли в поход, и чуть позже – что они пытаются прорваться в горное ущелье, по которому проходила граница между двумя государствами. Последние несколько недель, с того момента, как он попал в плен, никаких новостей он узнать не мог. Иногда он краем уха слышал, что войска шаха всё ещё не могут взять ущелье, но больше ничего. И тут вдруг он узнаёт, что горное королевство захвачено и на рынках уже ждут рабов после сражения.
Надсмотрщики сетовали, что невольниц-ситиек не будет: они предпочитали умереть, только бы не оказаться в плену.
Вельс стоял как громом поражённый: всё его путешествие, год его жизни, невзгоды и тяготы – всё было зря. Горное королевство пало, и теперь уже ему не удастся найти никаких следов Тионы и того, что она забрала у него. Тиона, скорее всего, мертва – убита или покончила жизнь самоубийством – и он особо о ней не сожалел. Туда ей и дорога, подлой твари!
Да он в рабстве оказался из-за чёртовой Ситии! А она теперь разграблена и разрушена войсками Захаба… Даже в неволе у него сохранялась надежда, пусть слабая, но надежда, а сейчас…
Новости привели его в такое озлобление и расстройство, что он, когда их стали расковывать, забывшись, со всего размаху ударил надсмотрщика, больно прищемившего ему кожу на ноге. Бедняга с одного удара свалился в пыль – так-то, когда кнута под рукой нет! – но на Вельса тут же набросились остальные, избили и отстегали.
Его уже пять дней как не выводили на рынок: вид был нетоварный. Рассечённая бровь, куча синяков на теле и исполосованная спина. Вельс так и валялся в каком-то гадюшнике. Несколько раз к нему приходила сморщенная старуха, обмывала спину и смазывала чем-то, чтобы раны не загноились.
Сегодня его опять не повели на базар: он слышал, как колонна рабов ушла со двора, громыхая цепями и оковами.
Ближе к концу дня, когда Вельс, одуревший от жары, лежал на полу в вялой полудрёме, к нему зашли двоё надсмотрщиков и велели выходить. Он, поморщившись от боли в спине, поднялся на ноги и пошёл во двор. Впервые за несколько дней он вдохнул наконец свежий воздух – не совсем свежий, конечно – и увидел солнце. На него опять вылили воду, дали новую набедренную повязку взамен старой, которая была вся в крови, и вывели за ворота.
Вельс удивился тому, что его повели отдельно от всех, но один из надсмотрщиков пояснил:
- Тебя спрашивают. Покупательница одна. Не продали, спрашивает, северного варвара. Иди, давай! Пошевеливайся. Может, избавимся от тебя наконец.
Он узнал её по синему покрывалу с серебряными подвесками, только вот шаровары сегодня были малиновыми. Покупательница придирчиво осмотрела его, даже ткнула пальцем в рубец на спине, но вуаль не подняла, не показала Вельсу ярко-зелёных глаз.
Его вывели с невольничьего рынка и провели в тёмный кривой переулок. Там покупательницу ждали ещё стражники и паланкин с четырьмя чернокожими носильщиками. Женщина села туда, отдёрнув занавеску из плотного золотистого шёлка. Вельса же двое стражников повели по переулку. Они немного поплутали по улицам старого города, пока не вошли в неприметный дом. Там на шее Вельса защёлкнули металлический ошейник и прикрепили к нему длинную цепь. Ухватившись за другой её конец, стражники повели его в подвал дома.
Сначала они спускались по узкой лестнице, потом долго шли по коридору с таким низким потолком, что Вельсу приходилось вжимать голову в плечи. Ещё одна лестница, на этот раз наверх, и они оказались уже в другом подвале. Стражники вывели его из дома наружу, в пустынный двор, протащили в дальний его конец, затолкали в какую-то комнатёнку, сняли цепь и скрылись, закрыв за собой дверь и задвинув засов. В ту же минуту открылась дверь на другой стороне комнаты, и показавшаяся в дверях немолодая женщина поманила его рукой.
Вельс пошёл за ней. Одета женщина была, по его представлениям, странно: на ней был только кожаный фартук, при этом она совершенно не стеснялась своей наготы. Только когда она привела его в большое, светлое, наполненное ароматным паром помещение, он понял, почему она была в таком наряде. Это были бани. Не такие большие, как городские хамамы, в которых он когда-то бывал (пока у него ещё были деньги), но зато изукрашенные так изысканно и великолепно, как ему ещё никогда не доводилось видеть.
Банщица приказала ему раздеваться. Вельс и на этот раз сразу подчинился: он был не против смыть накопившиеся за недели слои пыли, пота и крови. Обливания грязной водой перед выходом на помост он за помывку не считал.
Женщина долго отмывала и оттирала его разными губками и щёточками, перекладывая из одного бассейна в другой, а под конец начала смазывать его тело какими-то маслами. На спину она нанесла особую мазь, от которой кожу сначала холодило, а потом боль унялась, уступив место лёгкому онемению.
- Я бы и массаж тебе сделала, - сказала она, напоследок звонко хлопнув Вельса по голой ягодице. – Размяла бы тебя как следует… Только вот тебе силы понадобятся, а массаж расслабляет.
- Для чего силы?
- Кто ж знает, - пожала банщица плечами. – Мне как приказали, я так и делаю. Человека можно по-разному вымыть: можно так, что у него бодрости прибавится, а можно так, что на ногах стоять не сможет.
Тяжёлая дверь в дальнем конце бань отворилась, и вошёл высокий чернокожий стражник, одетый в одни лишь малахитово-зелёные шаровары. В клубах пара он казался огромным чёрным изваянием, вдруг начавшим двигаться, а не живым человеком.
- Это за тобой, - банщица сунула в руки Вельсу какую-то одежду. – Одевайся.
Пока Вельс натягивал на себя штаны, чернокожий подошёл совсем близко.
- Куда мы идём? Что это за дом? – спросил его Вельс.
Стражник ничего не ответил: смотрел на него как на стену, словно и не понимая даже.
- Он немой, - пояснила женщина. – А был бы говорящий, ничего путного не сказал бы. Он не особо умён. Ну, как ребёнок совсем.
- Так что это за дом? – спросил Вельс, теперь уже у банщицы.
- Раз тебе сразу не сказали, значит, и знать тебе не положено, - ответила она и отвернулась в сторону, к ларцу с бальзамами и притираниями.
Чернокожий толкнул раба в спину и повёл из хамама. Они прошли по длинному коридору, и Вельс оказался в длинной комнате, почти пустой, если не считать двух длинных скамей и трёх стражников. И в ней Вельс впервые почувствовал то, что, казалось, чуть ли не забыл за прошедшие два года… Как будто оно было здесь, то, что он искал. Очень далеко, но всё же… Нет, быть того не может! У него просто в голове мутится от жары, от странных ароматов в бане…
Они прошли дальше, в следующую комнату, обставленную чуть более уютно. Там чернокожий откинул перед Вельсом ткань, скрывавшую проход в соседнюю комнату, и снова подтолкнул.
Ткань с мягким шуршанием упала за его спиной, и Вельс замер на пороге комнаты. Она напоминала внутренность шкатулки, обтянутой изнутри пёстрым шёлком: ковры, разбросанные по полу подушки, больше десятка ярких масляных ламп и несколько сияющих в их свете серебряных подносов, уставленных едой. Над одним из них склонился юноша, совсем молодой, почти мальчик, худой и гибкий. Но больше всего удивили Вельса его волосы: пепельные, очень светлые, уложенные на затылке в странной формы узел, украшенный серебряным безделушками. Вельс уже несколько месяцев ни видел ни единого человека со светлыми волосами. Может быть, это тоже был раб? Диковинная игрушка богатой женщины? А вдруг кто-то из его страны?