Я раздраженно ворчу. Из-за чемодана, который просто-напросто отказывается со мной сотрудничать, и главным образом из-за мамы.
В Сиэтл я еду, потому что сегодня этот город символизирует в моих глазах уже не вечный страх и сожаление, а не что иное, как шаг вперед. Он означает для меня исцеление, конец и новое начало. Больше я не стану убегать от своего будущего и от этого города. И буду соблюдать осторожность, я всегда это делала. Я уже не маленький ребенок и уж точно не прежняя Зоуи. Мама, похоже, не хочет это принимать, сколько бы я ей ни объясняла. Она не может отпустить прошлое, хотя оно слишком болезненно, чтобы за него держаться. Надеюсь, рано или поздно она поймет и это, и мое решение. Особенно то, которое не позволило ей меня остановить.
Когда пару месяцев назад гостила у Купера, я не сорвалась. Ни та ночь несколько лет назад, ни сам город меня не сломали. Они лишь меня изменили.
Я справлюсь.
– Ну что, как у вас тут дела? Все в порядке? – Папа встает рядом с мамой в дверном проеме моей комнаты, пока я последним рывком застегиваю молнию и провожу по лбу тыльной стороной ладони. Наконец-то, готово.
– Разумеется, – отвечает она. – Просто я все еще не могу поверить, что наша дочь переезжает и будет учиться в университете.
– По крайней мере она переезжает в женское общежитие. – Папа прижимает маму к себе и целует в висок. Он твердо убежден, что в общежитии за мной присмотрят, все-таки там действуют правила, к тому же оно относится к территории университета. По-моему, папа игнорирует то, как работают опасности в реальной жизни, иначе он просто не сумел бы меня отпустить. Может, это и хорошо.
Между тем от его фразы мое лицо заливается краской, и меня моментально начинают мучить угрызения совести.
Да, я соврала родителям. После того как я получила место в Харбор-Хилле, а они передали мне доступ к моему сберегательному счету, я сказала им, что перееду в общежитие. То есть они считают, что накопленные нами деньги на колледж находятся в хороших руках и потекут в надежное маленькое женское общежитие на кампусе, а не в съемную квартиру, где живут двое мужчин. С одним они не знакомы, второй им не нравится.
Собственно, если бы папа с мамой узнали, что новую мебель и все, что мне понадобится, я отправила к их сыну-изгою и его соседу, то, наверное, ни за что бы меня не выпустили или превратили бы отъезд в ад. Было и так нелегко уговорить их разрешить мне ехать одной, а не подвозить меня, однако после нескольких дней дискуссий они сдались. Мебель доставят прямо туда, все остальное я могу довезти сама. Не только из-за своих намерений, целей и желаний, но и из-за ситуации с квартирой.
Поэтому я молчу. Еще не время все это обсуждать. Я, конечно, не трусиха, но и не тупая.
А еще это однозначный намек на моего брата. Один из множества за последние годы, и это при том, что они отказываются о нем разговаривать. Не напрямую. Не по-настоящему. Немыслимо, что они его не прощают, не говоря уже о том, чтобы вообще произнести его имя. Не то чтобы его в принципе есть за что прощать. Не для меня. И так к этому должны относиться все.
Прошло уже почти пять лет. Хотят они это принимать или нет, Сиэтл тут ни при чем. И Купер так же не виноват в том, что случилось тем вечером, как я или они.
Тем не менее я не собираюсь снова и снова поднимать эту тему, ссориться с ними и причинять им боль, равно как и Куп. Я все испробовала, годами я говорила и говорила, даже просила приехать Милли, но родители только сильнее закрылись, и постепенно у меня закончились идеи. Мама с папой носят в себе эту боль каждый день, словно она вросла в них, и не готовы о ней забыть – однако им придется осознать, что я к этому готова. Что мне это нужно. Если продолжу и дальше избегать города, который мне нравится, то всегда будет что-то, что меня сдерживает. Что пугает меня.
А я не могу этого допустить. Не сдамся ни перед кем и ни перед чем и рискну заглянуть в лицо страху, как бы велик он ни был. Этого у меня той ночью отнять не смогли, хоть я сама не сразу это поняла. И в будущем я тоже не позволю меня этого лишить.
Нет, не позволю…
Я поднимаюсь, оглядываюсь по сторонам и впервые с тех пор, как стало точно известно, что меня приняли учиться в Харбор-Хилл по направлению «Психология», чувствую на сердце тяжесть. Надеюсь, новая кровать окажется такой же удобной, но все равно буду скучать по своей старой с продавленным матрасом и голубым обоям с небом и облаками над ней. Так же как и по простому деревянному письменному столу, на внутренней стороне которого мы с Купером и Мэйсоном выцарапали свои имена и странные комиксы, которые теперь не может разобрать ни один из нас. Или по моему пушистому разноцветному круглому ковру, скрывающему бо́льшую часть засечек на паркете. В конце концов я наверняка заскучаю даже по здешней жаре, которая в знойные летние дни окутывает тебя и давит, и по скату крыши над кроватью, о который все эти годы слишком часто ударялась головой. Или по Купу, когда он спал у меня в комнате, чтобы мама с папой не поняли, что он очень поздно вернулся. Тогда по огромной шпалере на стене дома он забирался на гараж, а оттуда залезал в мою спальню. Его собственная находится в другой части дома, прямо около комнаты наших родителей. Потому у него нет или не было шансов влезть и вылезти незамеченным. Для этого он пользовался моей комнатой. Когда он возвращался, на полу вечно оставался плющ или какие-нибудь другие растения. Родители больше не переступали порог комнаты Купа после того дня, который все изменил…