Часы на главных воротах города пробили четыре раза.
Сон не шёл.
Долго и тщательно Ника разбирала и расчёсывала сырые сбившиеся волосы. Сушила их. Поджидала, когда придёт Хенни, чтобы разбудить её и помочь одеться в дорогу.
Всё приготовлено: дорожное платье висит на спинке стула. Под ним стоят ботинки. На сиденье лежит нижнее бельё. Багаж — в коридоре у двери.
На шум в доме Ника обратила внимание не сразу. Это был не привычный утренний грохот, который устраивала Хенни, бегая по лестнице в кломпах, не заботясь о покое хозяев. Госпожа Маргрит вставала следом, а Руз продолжала нежиться в тёплой постели.
Ника напрягла слух.
Она не слышала ни стука дверного молотка, ни скрежета отодвигаемого засова, ни хлопанья двери.
Различила еле слышные голоса. Говорили мужчина и женщина — Хенни и точно не Якубус. Мужской голос был грубым, хрюкающим, как из бочки, слова быстрыми, неразборчивыми.
Затем всё стихло.
Тишина давила на уши, казалась напряжённой и звенящей. Зловещей. Гробовой.
Ника схватилась за грудь — сердце забилось настолько сильно, будто грозилось выпрыгнуть; в горле пересохло.
«Ничего страшного не происходит», — тяжело дыша, уверяла себя Ника. Вероятно, за ней с матерью приехала карета банкира. Сейчас Хенни поднимет хозяйку и придёт будить её.
Она улеглась в постель и закрыла глаза. Пусть служанка увидит её спящей.
Глава 24
Якубуса нашли на следующий день ближе к вечеру.
Дети играли у канала и увидели в воде край чёрного платка. Желая выудить его, вооружились палкой и спустились на узкий причал для лодок.
Достать платок оказалось нелегко — он зацепился за крестовину эфеса шпаги утопленника.
Увидев мертвеца, дети не испугались. Утопшие в канале в любое время года были не редкостью, а вероятность найти в их карманах много чего интересного, кроме стюверов, а то и гульденов, делала занятие даже приятным. Однако об утопленнике, облачённом в дорогую одежду, следовало доложить старшему бальи города Зволле.
Каждый раз при находках подобного рода открывалось следствие по выявлению обстоятельств смерти. Если утопление не считалась самоубийством, то покойника хоронили как обычного прихожанина, что для семьи бедолаги было крайне благоприятно. Самоубийство порицалось, на семью ложилось пятно несмываемого позора, начиная с наказания церкви отказом в похоронном обряде и заканчивая молчаливым презрением многоуважаемых горожан.
В то раннее утро, когда Ника вернулась из дома Ван дер Меера и лежала в постели в ожидании прихода Хенни, служанка вынуждена была уйти из дома.
Ни свет ни заря её разбудил патрульный из ночного дозора, который разыскивал своего капитана. Из его сбивчивого рассказа Хенни поняла, что конь господина вернулся в конюшню без седока. Чтобы выяснить, что случилось, она решила сходить в здание караульной службы и обо всём разузнать на месте.
Полученные сведения были неутешительными.
Зная о пристрастии своего капитана к петушиным боям, стражники ночного дозора навестили хозяина таверны «Старина Ханс». Тот подтвердил, что господин капитан заходили к ним. В качестве доказательства указал на его шляпу и плащ, оставшиеся висеть на спинке стула.
Был ли господин капитан в сильном подпитии, когда и куда ушёл, никто из подавальщиц, как и трактирщик, вспомнить не смогли. Или поделиться своим знанием не захотели.
Стражники приступили к поискам пропавшего капитана.
Для Ники настали самые тяжёлые дни в её жизни. Долгие часы ожидания вестей сводили с ума и сеяли неуверенность. О том, что Якоб мог выжить, думать не хотелось.
Отъезд в Амстердам не состоялся.
Господин Геррит ван Ромпей отложил своё возвращение в родной город и решил задержаться в Зволле до выяснения всех подробностей исчезновения Якубуса ван Вербума.
Ника была тронута, когда он деликатно и ненавязчиво предложил свою помощь при любом исходе поисков. Она вконец вымоталась, долгое время проведя рядом с потерянной от горя и плохо соображавшей госпожой Маргрит.
Женщина будто чувствовала, что больше не увидит сына. Она не кричала, не рвала на себе волосы — крепко сомкнула губы и остекленевшими глазами бездумно смотрела перед собой. Согнувшись, качалась на сиденье кресла взад-вперёд и беззвучно шептала одно и то же:
— Верни его… Возьми меня…
Ника уговаривала её преждевременно не хоронить Якоба, но госпожа Маргрит не слышала.
От вида состояния матери, которой предстояло похоронить своего единственного сына, душа Ники стонала от жалости. Помимо её воли тихие слёзы холодили и без того холодные щёки.