Этот принцип радости любой ценой был не только заблуждением, но также стал причиной неосторожности. Двое переодетых полицейских, посланных по чьему-то навету, просидели в баре неделю, наблюдая, как дядя Чарли ведет свой бизнес оживленнее, чем маклер торговой биржи. Смешивая коктейли, дядя Чарли принимал ставки и делал телефонные звонки. В конце недели полицейские пришли домой к дедушке, на этот раз в форме. Дядя Чарли лежал на «двухсотлетием» диване. Увидев, как они прошли по дорожке перед домом, он встретил их у двери.
— Вы нас помните? — спросил один из полицейских через сетку.
— Конечно, — сказал дядя Чарли, спокойно прикуривая сигарету от зажигалки «Зиппо». — Виски с содовой, «Сиграм» и «Севен». Как дела?
Его увели в наручниках. Несколько дней дядю Чарли допрашивали, пытаясь узнать имена его начальников и помощников. Когда распространилась новость о том, что он никого не выдал, что не назвал полицейским ни одного имени, в тюрьму стали присылать подарки. «Мальборо», газеты, подушки на гусином пуху. Также приехал дорогой адвокат, чьи услуги были оплачены кем-то, кто предпочел остаться неизвестным. Адвокат рассказал полицейским, что дядя Чарли скорее умрет, чем сдаст кого-нибудь, и убедил их поменять обвинение с «азартных игр» на «бродяжничество». Когда эта новость стала известна в «Пабликанах», нас всех просто перекосило от смеха. Только дядю Чарли могли арестовать за бродяжничество — в его собственной гостиной.
Мне хотелось бы сказать, что арест дяди Чарли потряс меня, смутил или заставил переживать. Но если он и вызвал во мне какие-то чувства, то это была гордость. Он вернулся в бар героем-завоевателем, продемонстрировав силу и несгибаемую волю в тяжелой ситуации, и никто не приветствовал его с большим обожанием, чем я. Гангстеры, которые отслеживали проценты дяди Чарли — «вели его дело», как говорили мужики, — беспокоили меня, а из-за полиции я не волновался, потому что верил барному мифу, что полицейские и азартные люди играют в кошки-мышки и никто эту игру не принимает всерьез. Где-то в глубине души я понимал, что у меня искаженное видение ситуации и поступки дяди Чарли не стоят того, чтобы ими гордиться. Наверное, поэтому я не рассказал матери о его аресте. Мне не хотелось, чтобы она переживала из-за своего младшего брата или из-за меня.
Вскоре после того, как его выпустили из тюрьмы, дядя Чарли изменился. Он стал делать больше ставок и больше рисковать, — может быть, потому, что, избежав серьезных неприятностей, стал считать себя неуязвимым. Но потом он начал проигрывать, проигрывать так много, что ему пришлось принять свои проигрыши всерьез. В баре он с горечью жаловался на спортсменов и тренеров, из-за которых потерял деньги, перечислял их ошибки и промахи. Он заявлял, что мог бы уйти на пенсию и отправиться в тропики, если бы не менеджер оклендской команды Тони ЛаРусса. Он мог купить «Феррари», если бы не защитник команды Майами Дан Марино!
Хотя я не мог выяснить точный размер долга дяди Чарли, его проигрыши стали легендой. Кольт сказал мне, что дядя Чарли за один вечер проиграл пятнадцать тысяч долларов, играя в обманный покер с Шустрым Эдди. Джо Ди говорил, что дядя Чарли подсел на проигрыши — «чем больше, тем лучше». Атлет подтвердил это, рассказав, что как-то вечером дядя Чарли проговорился, что его заинтриговал один момент в субботнем матче Небраска — Канзас. На Небраску поставили шестьдесят девять очков. «Представь себе, — сказал дядя Чарли Атлету, — ты ставишь на Канзас, матч начинается, и все шестьдесят девять очков твои». — «Нет, — возразил Атлет, — я бы держался подальше от этой игры, Гусь. С таким раскладом те, кто делал ставки, что-то знают, а знают они, скорее всего, то, что Канзас не сможет выиграть у женской юниорской команды по лакроссу. У юниорской университетской команды».
В следующий раз Атлет вошел в бар и задал неизбежный вопрос.
«Я поставил на Канзас шестьдесят девять очков», — сказал дядя Чарли, опустив голову. «И?..» — «Небраска — семьдесят, Канзас в полной заднице». Атлет медленно втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы. «Но, Атлет, — сказал дядя Чарли умоляющим голосом, полным боли, — я был с ними до конца».