Я подумал, что эту историю легче описать, чем «Странников», и сделал себе пометку.
Бармен Питер увидел, как я что-то пишу на салфетке. Из всех барменов в «Пабликанах» Питер был самым добрым. Будучи на десять лет меня старше, Питер всегда морщился, глядя на меня, как добросердечный старший брат. У него был тихий голос, который заставлял собеседников придвигаться ближе, теплые карие глаза, мягкие темные волосы. Я часто видел, как Питер смеялся до колик в животе, — но вокруг него всегда был некий ореол печали. Когда он заглядывал вам в глаза, улыбаясь, вы как будто слышали его мысли: «Мы в полной заднице, пацаны. Не стоит обсуждать это прямо сейчас, не стоит вдаваться в подробности, но одно я знаю точно — мы в полной заднице». В баре было полно шумных и обаятельных мужчин, а Питер казался необыкновенно тихим, что делало его обаяние неотразимым.
— Что это ты пишешь? — спросил он, наливая мне виски.
— Заметки.
— Зачем?
— Да так просто. Кое-что про бар.
Он оставил меня в покое. Вместо этого мы стали обсуждать его новую работу на Уолл-стрит, которую он нашел через клиента «Пабликанов». Я был рад за него, но мне было грустно, что один из моих любимых барменов теперь работает реже. Он продавал акции на полную ставку и стоял за стойкой лишь в свободное время, в основном субботними вечерами, чтобы заработать дополнительных денег для своей семьи. Его растущей семьи. Его жена, сказал он, беременна.
— Да, — подтвердил он скромно, — мы решили завести ребенка.
— Ты станешь отцом? — воскликнул я. — Поздравляю!
Я угостил его.
— Ты, значит, пишешь про наш бар? — Питер показал на мою папку. — Можно? — Я отдал ему папку в обмен на виски.
— «Ночные мотыльки и шелковые трусики», — прочел Питер. — Броское название.
— Меня Кольт вдохновил.
— Кольт носит шелковые трусики?
— Нет! Господи, я думал, что ты знаешь…
Я смотрел, как Питер читает, и анализировал каждое движение мышц на его лице, каждый взмах бровей. Закончив, он облокотился о стойку, нахмурившись.
— Не очень хорошо, — наконец сказал он. — Но что-то в этом есть.
Я объяснил Питеру, что идеи роятся у меня в голове, как запахи от жаровни Луи, витающие в моей квартире, — их невозможно игнорировать и невозможно различить. И сообщил, что собираюсь все это бросить.
— Это будет ошибкой, — услышал я в ответ.
— Почему?
— Потому что бросать — всегда ошибка.
— Что у тебя там? — спросил Питера дядя Чарли.
— Ты знал, что твой племянник пишет о «Пабликанах»?
— Я думал, все, что мы здесь говорим, остается между нами, — полушутя проворчал дядя Чарли.
— Пацан просто графоман, — сказал Кольт. — Я думаю, что это все чертовы «ворди-горди» виноваты.
— Дай сюда, — приказал дядя Чарли.
— Да, давайте посмотрим, — сказал Боб Полицейский.
Питер отдал дяде Чарли мою рукопись, и когда дядя Чарли заканчивал страницу, он передавал ее Бобу Полицейскому, а тот Атлету, и так далее.
— У меня нет шестой страницы, — сказал Боб.
— У кого девятая страница? — закричал дядя Чарли.
— У меня, — отозвался Питер. — Попридержи лошадей.
Глядя, как мужчины образовали пожарную цепочку и передают мои страницы по всему бару, я принял важное решение. Мужчины в «Пабликанах» станут моими новыми редакторами. Тогда как редакторы в «Таймс» обращают на меня все меньше внимания, я буду больше внимания уделять бару. Каждый воскресный вечер я буду сдавать написанное Питеру и мужчинам. Стану сам устанавливать себе сроки и сам организую себе программу тренинга.
Это решение ознаменовало перемену в моих отношениях с баром. Так всегда было заведено, что мы приходили в бар со своими историями, делились ими, передавали их друг другу, обменивались опытом, поэтому с утра ты просыпался с таким ощущением, будто сражался во Вьетнаме, вылавливал трупы в гавани или задолжал сотню тысяч баксов гангстеру. Но теперь мы передавали из рук в руки мои версии историй каждого из присутствующих, и искусство рассказа — приемы, риск и вознаграждение — стало главной темой разговоров в то лето. Мужчины оказались требовательными читателями, они настаивали, что слова и сюжет должны быть достаточно яркими и достаточно простыми, чтобы дойти до помутненного алкоголем сознания, — бесценный тренинг для молодого писателя. Если они и не разбирались в литературных правилах так хорошо, как редакторы «Таймс», по крайней мере они никогда не ругали меня за любовь к метафорам и орфографические ошибки.