Он ответил с таким же энтузиазмом, как моя мать, когда я впервые объявил ей об этом почти на том же самом месте в баре. «Угу», — сказал он. Его реакция озадачила меня, и, вспоминая о ней позже, я подумал, что, может быть, Стив считал, что «Пабликаны» уже были книгой. Когда я открывал дверь бара, мне всегда казалось, что я попадаю в литературное произведение. Может быть, Стив и имел в виду это ощущение, когда назвал бар «Диккенс». Он создал свой собственный мир Диккенса, похожий на диккенсовский туман, — волны сигарного и сигаретного дыма. Он даже придумал имена своим героям. Может быть, «Пабликаны» были великим американским романом Стива и он не видел смысла, чтобы кто-то писал о них еще один роман.
Да и вообще, решил я, мало ли о чем еще думал Стив.
Редакторам понравилась моя статья про Манхассет, но не настолько, чтобы забыть мои прошлые грешки. Мне сказали, что мое дело скоро рассмотрят и примут окончательное решение. Соберется секретная комиссия, которая раз и навсегда решит, подходит ли Джей Ар Морингер на должность корреспондента «Таймс». Чтобы помочь им в принятии решения, я должен был в письменном виде ответить на один-единственный вопрос: «Почему у выпускника Йеля хромает орфография?»
Боб Полицейский покачал головой, когда я рассказал ему об этом унизительном задании. Я подумывал о том, чтобы написать секретной комиссии письмо с использованием нескольких тщательно отобранных слов из трех букв, каждое из которых будет написано без ошибок, но он сказал мне держаться до конца и делать все, что попросит секретная комиссия. «Пока что медленно, но верно, — сказал он, — твой мяч катится в лунку».
Как-то поздно вечером, когда я работал в отделе новостей над письмом в стиле «Простите, что я такой идиот», мне позвонила Бебе, моя университетская подружка — любительница баров, единственная из моих друзей, которая «встречалась» с Джей Ар Магвайером. Она пригласила меня выпить в баре на Бродвее, который нам обоим нравился. Когда я вошел, она обняла меня и предложила:
— Давай напьемся!
— Без вопросов.
Мы заказали мартини. Его подали в стаканах, которые были большими, как перевернутые клоунские колпаки. Бебе рассказала мне последние сплетни про однокурсников. Я спросил про Джедда Редукса. Она недавно видела его на вечеринке, и он выглядел великолепно. Рассказывая, она одним глазом следила за барменом. Как только наши стаканы пустели наполовину, она делала ему знак принести еще по одной.
— Ого, — сказал я. — Я сегодня не ужинал. Скоро упаду под стол.
Бебе попросила бармена не обращать на меня внимания и продолжать приносить мартини.
Когда я допил свой третий мартини, она качнулась вперед и спросила:
— Ты пьян?
— О господи, да.
— Хорошо. — Бебе качнулась назад. — Сидни выходит замуж.
В человеческом теле двести шесть костей, и внезапно я ощутил каждую из них. Я посмотрел на пол, потом на ноги Бебе, потом на бармена, который стоял, сложив руки на груди, сузив глаза и изучая меня внимательно, будто Сидни заранее предупредила его, что произойдет.
— Лапушка, я не знала, стоит ли говорить тебе, — произнесла Бебе сквозь слезы.
— Нет, ты правильно поступила. Расскажи мне все, что знаешь.
Она знала все. Она выведала это у подруги лучшей подруги Сидни. Сидни выходила замуж за парня из трастового фонда.
— Они уже назначили дату?
— В выходные на День памяти павших на войне.
— Хорошо. Этого достаточно. Больше я ничего не хочу знать.
Мне захотелось заплатить по счету и сбежать в «Пабликаны».
В пятницу перед Днем памяти я сортировал копии в отделе новостей, думая о Сидни и о том, как пережить следующие семьдесят два часа. Когда я поднял глаза, передо мной стояла секретарша редактора, отвечавшего за программу тренинга.
— Он тебя искал, — сказала она, указывая карандашом в сторону стеклянного кабинета редактора.
— Я был здесь.
— Я искала. Тебя здесь не было.
— Должно быть, я выходил съесть бутерброд.
— Жаль. Он хотел тебя видеть.
Секретарша сделала большие глаза, давая понять, что желание редактора было важным и беспрецедентным.
— Но сейчас его нет. Он уехал на выходные. Ты свободен во вторник?
— Это хорошая новость?