Я вспомнил Билла и Бада. Они предупреждали меня, что разочарование — одна из самых больших опасностей, ожидающих меня впереди, и оказались правы. Но в то утро, избавившись от иллюзий по поводу отца, иллюзий, которые тянулись за мной всю жизнь, я вдруг заметил, что насвистываю, взбивая на щеках крем для бритья. Отказавшись от иллюзий, я остался один. Мне некого было боготворить, некому подражать. Конечно, я не оставил все свои иллюзии в том туалете в аэропорту. Пройдет еще много лет, прежде чем некоторые из них развеются окончательно. Но процесс пошел. Твой отец не очень хороший человек, но ты — не твой отец. Говоря это в зеркало молодому человеку с бородой из крема для бритья, я чувствовал себя независимым. Свободным.
Я купил чашку кофе и сидел с ней в центре аэропорта, под табло прилетов и вылетов. Как много городов, как много мест, где можно все начать заново! Может быть, я вернусь в Аризону и расскажу матери о том, как я не испугался отца. Может, вернусь в Нью-Йорк и посмотрю, какие лица будут у мужчин, когда я войду через главный вход «Пабликанов».
Потом у меня в голове промелькнули три слова, показавшиеся странно бодрящими: «Выбери себе приключение».
Я позвонил Макграу и Джимбо в Колорадо. Когда я рассказал Макграу про стычку с отцом, он захихикал. Смех вернулся к нему. Услышав его смех, я тоже рассмеялся и понял, куда мне хочется поехать.
— Джуниор! — сказал он, обняв меня, когда я сошел с самолета.
— Джимбо! — воскликнул я. — Ты спас мне жизнь.
С тех пор как я его не видел, прошло всего восемь месяцев, но его едва можно было узнать. Он стал крупнее, старше, он больше не был похож на молодого Малыша Рута, а выглядел как Стив в молодости. В нем была эта знакомая развязность, умение все брать в свои руки, и у него начала проявляться улыбка Чеширского Кота.
— А где Макграу? — спросил я.
— На работе. Твой двоюродный брат недавно устроился на работу раздатчиком полотенец в местном отеле.
Я рассмеялся, потом одернул себя: «Над чем я, собственно, смеюсь? Им не нужен еще один раздатчик полотенец?»
Стоял великолепный июньский день. Небо было темно-синего цвета, воздух на вкус как вода со льдом. Джимбо опустил крышу своего джипа, и мы поехали в горы за Денвером, а наши волосы развевались на ветру. Взбираясь на крутой склон, джип резко загрохотал. Обернувшись назад, я понял: это грохотал не джип. Звук издавало стадо быков, бегущих вдоль шоссе. Потом, прямо перед собой, я впервые увидел Скалистые горы. По сравнению с ними Спина Верблюда казалась просто прыщиком. Я застонал, и Джимбо улыбнулся так, будто это он поставил туда эти горы. Я надеялся, что горы, в отличие от некоторых мужчин, не кажутся более впечатляющими, чем есть на самом деле, если смотреть на них издалека.
Перекрикивая шум мотора, Джимбо спросил меня о ребятах из «Пабликанов». Я уже собирался рассказать ему про Вонючку, но я купался в лучах горного солнца, и мне не хотелось говорить ничего такого, что могло омрачить этот прекрасный момент. Кроме того, позднее мы должны были встретиться с Макграу в баре. Тогда я и расскажу им обоим.
Я откинулся на сиденье, слушая кассету Джимбо, игравшую в магнитофоне. «Оллман Бразерс» — «Голубое небо».
Джимбо изображал руками, будто играет на гитаре, и держал руль коленями, и мы оба пели, пока джип спускался в луга у подножия гор. Бараны, стоящие на высоких валунах как высокомерные балерины, смотрели на нас сверху вниз. Моя голова была как воздушный шар на веревочке. Джимбо сказал, что дело в высоте. Джип взревел, преодолевая крутой поворот, который, как я понял, был Большим перевалом.
— У меня для тебя сюрприз, — сказал Джимбо.
Он вытащил кассету с «Оллман Бразерз» и вставил другую. Из колонок зазвучал голос Синатры. Джимбо рассмеялся, и я стукнул его по плечу.
Через несколько миль джип начал шипеть. Джимбо посмотрел на приборную доску.
— Черт! — Он вывернул руль вправо и, остановившись на обочине, выпрыгнул и открыл капот. От мотора поднимался дым. — Похоже, нам придется долго здесь проторчать, — сказал он, глядя на солнце, заходящее за горизонт.
В его голосе звучала тревога. А я в кои-то веки был спокоен. Пока голос Синатры раздавался эхом по горным скатам, я был счастлив сидеть здесь, наверху, рядом со звездами, и наслаждаться солнцем. Меня не волновало, как скоро оно исчезнет за склонами гор. На одно прекрасное мгновение — а кто может просить от жизни большего? — мне ничего не хотелось от жизни.