Вернувшись в ее квартиру, мы пили горячий шоколад, курили и говорили о чем угодно, кроме иска Брауна против Отдела народного образования. На рассвете Сидни сварила яйца и кофе. Я вышел из ее квартиры за час до экзамена, абсолютно неподготовленный, что меня совершенно не волновало. Я водил карандашом по страницам синего экзаменационного буклета в течение четырех часов и писал какую-то чушь про конституцию, понимая, что я завалю экзамен, но все равно ощущая экстаз оттого, что знал: я увижу Сидни через несколько минут после окончания экзамена. Я знал, что она войдет в дверь, не постучав. Так и случилось.
— Как экзамен? — спросила она.
— Не очень. А ты как?
— А я все вопросы щелкала, как орешки.
Я спросил, не хочет ли она выпить кофе, но она спешила. Она ехала домой и хотела успеть, пока не начались пробки.
— Ты чем будешь заниматься? — поинтересовалась Сидни.
— Утром уезжаю в Аризону.
— Ну что ж. С Рождеством. Еще раз спасибо за замечательный вечер.
Она чмокнула меня в щеку и, помахав через плечо, выпорхнула за дверь.
Я купил упаковку пива и сидел на подоконнике с банкой, слушая Синатру и глядя на студентов под окнами. Они прощались, обнимались и спешили на Юнион-стейшн. Мне казалось, что студенческий городок сдувался, как шарик, из которого выпустили воздух. Раздался телефонный звонок. Звонила моя мать узнать, как я сдал экзамен. Нет. Звонила Сидни из машины. Телефон в машине? Я никогда о таком не слышал.
— Эй, ты, — сказала она. — Поужинай со мной.
— С тобой? Сегодня?
— Со мной. Сегодня. Перезвони мне и скажи, на каком поезде поедешь, я встречу тебя на станции.
Я повесил трубку, отпил пива из банки и расплакался. Впервые в жизни я плакал от радости.
Когда подошел мой поезд, Сидни стояла на платформе в белом пальто, а ее волосы и ресницы были усыпаны снежинками. Она заказала столик в ресторане у воды, где ни один из нас к еде так и не притронулся. Потом мы мчались по лесу в ее спортивной машине. С шумом подъехали к дому ее родителей и потом еще посидели в машине с включенным обогревателем. По радио пел Фил Коллинз, и каждый из нас ждал, когда заговорит другой. Сквозь падающий снег, сквозь деревья я видел серебристую реку, блестящую в лунном свете. Я вздрогнул, вспомнив канал в Аризоне.
Сидни провела меня в дом. Свет был выключен, все спали. Мы прошли наверх в комнату для гостей.
— А как же твои родители? — прошептал я, когда она закрыла дверь. — Что, если мы их разбудим?
— У них свободные взгляды, — прошептала она в ответ.
От лампы возле кровати исходил резкий свет, как от лампы в дедушкином доме, но мне не хотелось выключать ее. Мне хотелось видеть Сидни. Я накинул один из моих носков с геометрическим рисунком на лампочку и, повернувшись, увидел, как Сидни расстегивает бюстгальтер и швыряет его на пол. Она сбросила брюки, потом трусики и подошла ближе, залитая пестрым светом. Она раздела меня, положила руку мне на грудь и толкнула. Я упал на кровать. Она села сверху, потом забралась под меня. «О-о-о», — протянула она мягко, потом еще раз, громче. Потом еще громче. Твои родители, напомнил я. Они у меня классные, сказала она. «О-о-о», — выдохнула она снова, потом «да», потом «о-о-о» и «да» в комбинации с придыханием. Я сконцентрировался на комбинациях, запоминая их, чтобы заблокировать все остальные мысли, в том числе и мысли о собственном удовольствии, потому что был полон решимости продержаться подольше, показать себя мужчиной. Ощущение Сидни, близость Сидни, вид ее были как сон. Но сон заканчивался. «Да», — сказала Сидни сквозь сжатые зубы, «да», «да», пока это слово полностью не потеряло смысл, став звуком, на котором мы оба сконцентрировались и который потом превратился в тихий присвист удовлетворения, вторивший ветру за окном.
Лежа рядом, мы так долго молчали, что мне показалось, что Сидни заснула. Наконец она произнесла:
— Тебе не кажется, что что-то горит?
Я глянул на лампу. Мой носок на лампочке дымился. Я схватил его, опрокинув лампу с сильным грохотом. Сидни рассмеялась. Потом я сделал из носка куклу по имени Сократ, который философски комментировал то возмутительное поведение, которое только что наблюдал.
— Ты хулиган! — Сидни хохотала в подушку. — Ходячая неприятность.
— Почему?
— Потому! Я не уверена, стоит ли мне дружить с хулиганом.
Когда я проснулся, я увидел ее стоящей надо мной с чашкой кофе.