– Начальник есть начальник, – проговорила Вера Конова, направляясь переодеваться. Прямо в подъезде девушки натянули на себя спецовки, новые синие комбинезоны и принялись за работу. Трудились вначале молча, пока Мария спросила:
– А ты, Вера, где раньше работала?
– Я? Пионервожатой в школе.
– А ты, Галя?
– Я не работала, а дома после школы год отсидела, в институт не смогла поступить и думаю сама себе: хватит! Надо судьбу строить своими собственными руками, иначе нам удачи не видать. А ты, Маша?
– А я в исполкоме плановиком трудилась. Трехмесячные курсы окончила и – работа.
– В исполкоме лучше работать председателем, – прыснула Галя.
– Точно уж, точно, но тогда бы ее не было здесь. Не пришлось бы ловить москвича, чтобы москвичкой стать, – засмеялась Вера Кокова и принялась рассказывать, какой за ней вчера парень увязался и как чуть было в любви с первого раза не признался. – А потом-ка я ему и сказала: за мной-ко, парень, не гонись!
– Вам, девочки, смешочки, вы – молоденькие, – сказала Мария, торопливо водя валиком по стене. Девушки притихли, думая, что она продолжит начатое, но Мария замолчала и больше не проронила ни слова. Часа через два сели отдыхать, и тут неожиданно появился мастер Коровкин, также неожиданно, как и исчез. Глаза его обычно стремились вести себя так, чтобы не встречаться с другими глазами; глаза эти струили живой свет.
– Але, девочки! – проговорил он и показал две бутылки «Фанты». – Устроим небольшое собрание нашего профсоюза на тему: космос и Древний Рим на данном этапе исторического развития. Ядерная энергия и синтез с генами одряхлевшей матушки-земли, лазерная энергия и энтропия, то есть предстоящее тепловое сжатие Вселенной, историческая ограниченность всемирно известных людей – разберемся в этом? Согласны? Кто нет – может продолжить свой трудовой подвиг. Ясно, крольчихи мои, или нет? Аплодисмент! Нету аплодисменту!
– Откуда ты такие умные слова вычитал, алкаш? – спросила Галя Шурина.
– Это я-то алкаш? – поразился Коровкин и даже привстал, и его веселое, располагающее к балагурству настроение мигом улетучилось. – Я-то алкаш? Да вы что, девоньки? Опупели! Или что с вами, сознайтесь? Я выпил всего одну бутылку кислого лимонада, а две «Фанты» для вас прихватил. Дай, думаю, поделюсь с моими славными труженицами. На студента четвертого курса строительного института – такое наплести! Ну, слушай! Я такое не смогу перенести. – Мастер откупорил одну бутылку за другой и на глазах изумленных девушек безжалостно и с какой-то злостью вылил на землю содержимое и, залихватски свистнув, ушел, ругая своих новых работниц.
– Зачем ты так? – сказала Мария Шуриной. – Хорошего человека обидела. Будет теперь придираться к нам, житья не даст.
– У него, мастера твоего, Мань, нету на лице надписи: я – не алкаш!
– А разве есть: я – алкаш?!
– Так и ни этого нету, и того тоже, – рассердилась непонятно от чего Галина Шурина. – А чего ж ты защитницей выступаешь? Понравился? Так бери его себе с потрохами, а мне он нистолечко не понравился! Ей-богу!
К вечеру появился мастер; обиду он, видимо, уже забыл и теперь снова готов был пошутить, поиграть веселыми своими глазами, соображая, как бы рассмешить девушек, осмотрел с серьезным видом проделанную ими работу и покачал головою:
– Исторический аспект – да! Работу принимаю. И вам выношу серьезную благодарность и признание за глобальное освоение замечательной специальности маляра. Сейчас мы проведем перед закрытием занавеса божественного дня собрание профсоюзов на тему: историческая роль маляра в борьбе за свободу животных, томящихся в клетках зоопарка, и влияние ее на эволюцию животного и растительного мира.
Девушки, ни слова не говоря, направились в общежитие, благо ехать было всего две остановки на автобусе. Марии, оказалось, предоставили квартиру вместе с Шуриной, а та, узнав, что они будут жить в одной квартире, долго и беззаботно хохотала, а потом обняла Марию и сказала:
– А я тебя люблю, ты такая хорошая и добрая. Я тебя за это буду любить, как сестру старшую. Согласна?
– Конечно, – тут же призналась Мария, сразу объяснив, что пока будет квартировать у своей тетушки, желающей, чтобы племянница жила у нее, и Мария с гордостью рассказала, какая замечательная у Сапоговых квартира, обстановка невиданная, как среди этакой красотищи глубоко несчастна ее тетя Лариса, готовая за преданность и верную дружбу отдать самое дорогое, даже брильянты.
– Смотри, она тебе наследство оставит! – прыснула Шурина. – Будешь богатой, тогда меня угостишь вишневым вареньем! Согласна? А еще лучше – вареники с вареньем мне больше нравятся. Ужас как обожаю с вишней! Мне б и косметику не нужно, только б поесть вкусное. Как только я начну зарабатывать хотя бы сто рублей в месяц, куплю себе всего и буду день и ночь торчать на кухне. Я могу готовить. А ты?
– И я могу.
– А я особенно! – воскликнула Шурина и направилась на кухню. – Я как-то особенно, с трепетом. Не на коммунальной кухне чтоб, в своей. Ей-богу! Вот возьми ты хотя бы борщ украинский, по-киевски борщ! Чудо же! Ты когда-нибудь ела?
– Ела, – ответила Мария, удивляясь восторгу, с которым говорила Галя.
– А ведь его можно готовить по-разному, Машенька! По-разному! А вот то, что я приготовлю – вкусно и красиво даже, что ни с чем не сравнить.
– Вот выйдешь замуж и тогда наготовишься, – сказала Мария.
– Ни за что! Ты что! Я замуж никогда выходить не буду и ни за какие деньги меня не заставишь – замуж! Никогда!
– А кому ж будешь готовить? – удивилась Мария и с интересом посмотрела на свою подругу. – Себе разве? Себе неинтересно.
– Я ребеночка кормить буду, – подумав, ответила Шурина, торопливо оглядываясь. – У меня знакомая есть, старше меня, – шепотом продолжала она. – Завела ребеночка, живет с матерью и довольна. Хороший какой у нее ребеночек, чудо! Ради него можно жить на свете. А что еще нужно?
– Женщине, Галя, чуточку больше нужно, – ответила Мария. – Давай получим постель. А то я уйду скоро, сама будешь получать.
Мария села в троллейбус, помахала рукой Галине и поехала. Всю дорогу она думала о Галине. Вышла на нужной остановке. Солнце еще не село, и прозрачные розовые и желтые облака над городом медленно плыли, будто тоже устали за прошедший день. Кругом шумел, торопился народ, толпами устремляясь с работы домой, переполняя автобусы, троллейбусы, автомобили и метро, и трудно было сказать, от чего на улицах больше шума – от автомобилей или от спешащих с работы широкой рекой говоривших, кричавших, шаркающих по асфальту людей. Мария выбрала свободную телефонную будку и позвонила Топорковой. По голосу ей показалось, что Топоркова недовольна вчерашним вечером.
– Ты не заболела? – спросила Мария бодрым, веселым голосом, надеясь услышать подтверждение своим догадкам.
– Есть чуток.
– А сильно?
– Знаешь, Мария, сижу одна. Целый день собираюсь выбраться в Измайловский парк подышать, а никак не могу собраться. Ты что сегодня делаешь?
– Да вот к тете собралась.
– А а-а! К тете? Знаешь, Мария, подруливай ко мне, очень грустно стало после вчерашнего. Так тоскливо, так уж тоскливо, ну сил моих никаких нету.
– А с чего? – насторожилась Мария, со страхом ожидая, что сейчас Топоркова начнет жаловаться на иностранца.
– Да так. Ладно, иди к тетке, позвони завтра.
Мария повесила трубку и в раздумье, точно до нее никак не доходил смысл сказанного Аленкой, вышла из телефонной будки.
По дороге домой размышляла. О Топорковой, о ее жизни – и жалобный голос подруги так явственно прозвучал в ушах Марии, что она, остановившись на полдороге, подумала: «Топоркова, несмотря на отдельную квартиру, работу, прописку, многое еще другое, в сущности, очень несчастлива».
Тетя Лариса, отворив дверь, строго шикнула на взявшуюся было лаять собачку, пропустила племянницу и тут же удалилась на излюбленное свое место – кухню. Она была в раздражении; реденькие волосы торчали во все стороны, лицо бледное – от сильного негодования.