Она услышала, как неожиданно открылась дверь комнаты Паолы, и изобразила на своем лице разлюбезнейшую улыбку.
— Доченька, — проговорила она, раскидывая руки для объятия. — А почему бы нам не пойти по магазинам. Только мы вдвоем? У меня тут целый список вещей, которые пригодятся тебе для новой школы — посмотри, как интересно… Меха, новые пальто… Вечерние платья, костюм… Давай. Потом перекусим в Венето и проведем остаток дня в городе. — Паола кивнула, хотя немного неблагодарно. Ей вовсе не хотелось отправляться в новую школу. Она просто приходила в ужас от этой мысли. Даже обещание нового зимнего гардероба не могло поднять ей настроение должным образом. Она направилась обратно в свою комнату под озабоченным взглядом Франчески.
В свой первый день в художественной школе Бекки осмотрелась на своем курсе и прокляла Мадлен. Та звонила предыдущим вечером, когда приехала на свое отделение в Эдинбурге, чтобы обменяться впечатлениями и подбодрить друг друга. Последними словами Мадлен было: «Не волнуйся на этот счет. Все нервничают не меньше тебя». Но это было совсем не так. Ни капельки на то не похоже. Двадцать новоиспеченных студентов сидели по кругу и курили… Курили! И слушали лектора лишь вполуха, перешептывались и показывали всем своим видом, как им скучно. Она уставилась на них. Почему казалось, что все они знали друг друга? И когда же они успели познакомиться? И почему она тут никого не знала? Она взглянула вниз на свою простенькую юбочку в клетку, бледно-лимонного цвета свитер и туфли без каблука и ужаснулась. Аккуратный, простой стиль со вкусом — здесь это было совершенно неуместно. Напротив нее сидела высокая стройная девушка-блондинка с сотней косичек, хитро закрученных в колечки, выкрашенных кое-где в разные цвета. На ней был полосатый джемпер, протертый на локтях. Вот такой стиль был здесь очень уместен! Рядом с ней сидели два темноволосых импозантных молодых человека, курившие сигарету за сигаретой, лениво кивавшие, когда лектор говорил. Бекки, похоже, была единственной, кто принес блокнот для записей — всем остальным наверняка все давалось на лету: нет смысла записывать, мы и так все поняли… Она сглотнула и обратила свое внимание на лектора. Маленький, тощий, в потертой одежде, он был больше похож на студента-первокурсника, чем на профессора искусства. И какого черта он рассказывал? Что-то о боли, потере, смерти? Бекки огляделась, озадаченная. Она пришла сюда, чтобы учиться рисовать, а не рассуждать о смерти ее кошки или матери, которых вообще это не должно касаться. Но все вокруг только говорили… говорили и говорили. Она опять взглянула на свою юбку. Может, она случайно попала не в свою группу? Она снова попыталась слушать и вдруг заметила нечто с косичками напротив. Неверно, неверно, неверно, словно говорило осуждающее выражение на лице этой девушки. Неверная одежда, неправильное отношение, не то место… На фоне такого самодовольства Бекки чувствовала себя наивной, неуклюжей и невероятно простоватой. И какого черта Мадлен несла ей всю эту чушь? Никто тут не нервничал. Даже наоборот. Все присутствующие, кроме нее, выглядели так, словно учились здесь всю свою жизнь.
В четырехстах милях севернее Мадлен не чувствовала себя намного лучше, хотя и произносила вчера уверенные слова.
— Посмотрите на человека, стоящего рядом с вами, — проговорил старенький профессор, который должен был произнести вступительное слово. — Внимательно и долго посмотрите на тех, кто стоит справа и слева от вас. — Народ занервничал. — Потому что, — драматично продолжал он, — всего через шесть месяцев один из вас уйдет отсюда. Вас станет меньше на целую треть. Добро пожаловать в Королевскую медицинскую академию, леди и джентльмены. Учение здесь — не для слабонервных. — С этими словами он резко развернулся на каблуках и вышел из лекционного зала. Шестьдесят незнакомых студентов стояли в гробовой тишине, боясь взглянуть друг на друга. Через несколько минут кто-то нервно захихикал, и народ немного расслабился. Мадлен осмотрелась. В группе было очень мало девушек — она насчитала от силы тринадцать. Остальные — довольно скучного вида молодые люди. Одна из девушек была симпатичной и чувствовала себя весьма уверенно. Через несколько минут группа начала собираться вокруг нее. И вдруг все одновременно начали говорить. То тут, то там ребята поворачивались к своим соседям направо и налево. Это быстро превратилось в шутку. «Привет, надеюсь, ты вылетишь в следующем семестре…» Мадлен осталась стоять одна в задней части зала, наблюдая, как ребята отошли от нее, продвигаясь вперед к центру. В университете тоже не будет иначе, подумала она, вешая на плечо сумку и продвигаясь к выходу. Так было всегда. Высокая ростом, с лишним весом, она казалась почти гигантом даже на фоне группы, состоящей большей частью из парней. Женщины смотрят на нее с сожалением, мужчины пятятся… Мадлен не нужно было объяснять, как люди на нее реагируют. Она не слепая. У тебя милое личико, Мадлен, но с фигурой что-то надо делать. Так говорили все — учителя, друзья, родители, даже родители друзей. Мама Бекки взяла ее бережно за руку за месяц до того, как им пора было отправляться в университет, и попыталась дать ей то, что называется материнским дружеским советом. Она даже предложила Мадлен пойти в терапевтическую группу по снижению веса… Мадлен покачала головой. Она не могла объяснить маме Бекки, что просто не может себе этого позволить. И никакие разубеждения Бекки и Амбер не могли изменить то, что она видела собственными глазами. Кого-то, возможно, и могли впечатлить ее большие размеры. Бекки даже говорила, что ее рост мгновенно внушает уважение и доверие тем, кто даже не знаком с ней. Но Мадлен была не из тех, кому можно было вешать лапшу на уши. Даже в девятнадцать она была уже серьезной женщиной. Мадлен воспринимала это иначе. Она считала себя слишком полной. И это был конец всему. Она открыла двери и стала всматриваться в людей в холле, с которыми она теперь была связана. Группа вокруг симпатичной девушки увеличилась. Теперь она стала центром всеобщего внимания и обожания. Мадлен хватило времени лишь заметить, что на ней были джинсы, розовый свитер с треугольным вырезом и нить мерцающего белого жемчуга на шее, прежде чем двери закрылись.