Брат с сестрой хотя бы выглядят частью семьи. Бросив взгляд на Штраусов, любой легко уловит схожие черты: щеки, очертания челюсти, брови. Дэвид носит очки в точности как отец – на кончике носа, верхняя часть оправы заслоняет глаза. Мюриэль улыбается совсем как мать, открыто и радостно, и смеется как она, звонким глубоким смехом, откидывая голову.
У Генри буйные кудри отца, серо-зеленые глаза матери, но где-то генетика дала сбой. Ему не хватает непоколебимости одного и радости другой. Разворот плеч, линия рта – неуловимые детали, из-за которых Генри смотрится чужаком.
Ужин пройдет примерно так: отец и брат станут разглагольствовать о медицине, мать и сестра – об искусстве, а Генри – бояться того момента, когда очередь дойдет до него. Мать станет громко переживать, отец найдет предлог высказаться о полной неопределенности в жизни Генри, Дэвид напомнит, что брату почти тридцать, а Мюриэль скажет, мол, пора взять на себя обязательства, будто родители не ей до сих пор оплачивают даже мобильный.
Генри сворачивает с автострады. В ушах у него гудит ветер.
Проезжает центр города, и в черепе отдается гром.
Статическая энергия напряжения.
Он знает, что опоздал.
Он всегда опаздывает.
Из-за этого они все время ссорятся. Раньше Генри думал, что он слишком неорганизованный, а потом понял – таким образом срабатывает инстинкт самосохранения, он намеренно, хоть и подсознательно, пытается отсрочить неизбежную, неприятную обязанность являться на семейный сбор. Сидеть зажатым между братом и сестрой за столом напротив родителей как преступник перед расстрельной командой.
Поэтому он и опаздывает. Когда отец открывает дверь, Генри готовится к упрекам, укоризненным взглядам, резким замечаниям о том, что его брат и сестра всегда приходят на пять минут раньше срока…
Но отец только улыбается.
– А вот и ты! – восклицает он, тепло взирая на сына.
И в глазах его клубится туман.
Возможно, этот ужин пройдет не так, как другие ужины Штраусов.
– Смотрите, кто пришел! – провозглашает отец, ведя Генри в кабинет.
– Давно не виделись, – замечает Дэвид, пожимая ему руку.
Хоть они и живут в одном городе – черт, даже на одной линии метро! – последний раз Генри с братом встречались здесь, в доме родителей, в первый вечер Хануки.
– Генри! – Мелькает шапка темных кудрей, и Мюриэль забрасывает руки ему на шею.
Она целует его в щеку, оставляя отпечаток коралловой помады, которую Генри чуть позже сотрет у зеркала в коридоре.
По пути между кабинетом и столовой никто не заводит речь о длине его волос (чересчур отросших) или свитере (поношенном, зато очень удобном).
Никто не говорит, что Генри слишком худой, или что ему нужно больше бывать на солнце, или что он выглядит усталым, хотя, как правило, за всеми этими речами следуют другие ехидные реплики – что управлять книжным магазином в Бруклине просто не может быть настолько тяжело!
Из кухни выглядывает мать, снимая с рук прихватки для горячего. Она обхватывает ладонями лицо Генри, улыбается и говорит, как рада, что он приехал.
Генри ей верит.
– За семью! – поднимает бокал отец, когда все усаживаются за стол. – Мы снова вместе!
Генри кажется, будто внезапно он очутился в другой версии своей жизни – не в будущем или прошлом, а где-то параллельно. Там, где сестра его уважает, брат не отводит взгляд, а родители им гордятся. Осуждение развеялось в воздухе как дым. Генри и не представлял, насколько измучен виной. И без ее веса он чувствует головокружительную легкость.
Эйфорию.
О Табите не упоминают совсем, как и о неудачном предложении руки и сердца, хотя, разумеется, весть об их разрыве дошла и сюда, о чем свидетельствует пустой стул, и никто даже не пытается притвориться, что это, мол, семейная традиция такая.
Месяц назад Генри по телефону сообщил Дэвиду о кольце, и брат рассеянно спросил – неужели он думает, что Табита действительно согласится?
Мюриэль Табиту никогда не любила, впрочем, сестре не нравился никто. Не потому, что все любовники Генри были слишком для него хороши, хотя она и это упоминала, а потому что считала их занудами. Мюриэль и о Генри думала так же.
«Дешевые сериальчики» – вот как она их порой называла. Не так тоскливо, как наблюдать на мониторе за медленно растущим процентом загрузки, но и ненамного лучше, чем старые набившие оскомину фильмы. Лишь Робби Мюриэль отчасти одобряла, и то, скорее всего, из-за скандала, который мог бы вспыхнуть, приведи Генри партнера к родителям. О Робби – что тот был не просто другом – знала только она. Единственный секрет, который ей удалось сохранить в тайне.