II
19 марта 2014
Нью-Йорк
Прислонившись к окну, Адди наблюдает, как над Бруклином встает солнце. Она с наслаждением греет ладони о чашку чая. Стекло затуманилось от холода, зима еще цепляется за утренние и вечерние часы. На Адди одна из толстовок Генри с логотипом Колумбийского университета. Одежда пахнет как Генри – старыми книгами и свежим кофе.
Адди босиком прокрадывается в спальню. Генри, отвернувшись, лежит на животе в обнимку с подушкой. В этот миг он очень похож на Люка – и в то же время совершенно не похож. Иногда сходство настолько поразительное, что двоится в глазах. Черные кудри разбросаны по белоснежной подушке, а заднюю часть шеи покрывает пушок. Спина поднимается и опадает, Генри ровно и неглубоко дышит во сне.
Адди ставит чашку на прикроватный столик рядом с очками Генри и часами на кожаном ремешке. Водит пальцем по ободу, где на черном циферблате сияют золотые цифры. От прикосновения часы переворачиваются, показав гравировку на крышке: «Живи на полную».
Ее пробирает легкая дрожь, Адди хотела было взять часы и рассмотреть поближе, но Генри стонет в подушку, не желая просыпаться.
Она забывает обо всем и снова юркает к нему в постель.
– Привет.
Нащупав очки, Генри водружает их на нос, смотрит на Адди и расплывается в улыбке. Адди это никогда не надоест. Он узнает ее. Настоящее наслаивается на прошлое, но не стирает его и не подменяет.
Генри прижимает ее к себе.
– Привет, – шепчет он ей в волосы. – Сколько времени?
– Почти восемь.
Застонав, Генри крепче ее обнимает. Он такой теплый, и Адди вслух мечтает проваляться с ним в постели весь день. Но Генри уже проснулся, и по его телу струится беспокойная энергия. Адди понимает это по напряжению рук, по смещению веса.
– Мне пора, – бормочет она, ведь именно это полагается сказать, проснувшись в чужой постели. Когда ты помнишь, как туда попал.
Однако Адди не говорит «мне пора домой», и Генри догадывается, о чем она умолчала.
– Где ты живешь? – спрашивает он.
«Нигде, – думает Адди. – Везде».
– Я справляюсь. В Нью-Йорке полно кроватей.
– Но дома у тебя нет.
Адди смотрит на одолженную у него толстовку. Все ее имущество уместилось на стуле возле кровати.
– Нет.
– Тогда оставайся у меня.
– Всего три свидания, и ты хочешь съехаться?
Генри смеется – предложение и правда звучит нелепо. Но это не самое странное в их жизни.
– А если я попрошу тебя остаться? Хотя бы на время…
Адди не знает, что и сказать. И пока она обдумывает вопрос, Генри выбирается из постели, выдвигает нижний ящик комода и убирает в сторону одежду, освобождая место:
– Вещи можешь положить сюда. – Внезапно в его взгляде появляется неуверенность: – У тебя же есть вещи?
Когда-нибудь она объяснит ему детали своего проклятия, каким именно образом оно спутывает ее по рукам и ногам. Пока еще Генри этого не знает, не было необходимости просвещать. Для него ее история только началась.
– Когда негде хранить вещи, нет смысла обзаводиться тем, что не можешь унести.
– Что ж, если хочешь чем-то обзавестись – можешь держать свое имущество здесь.
Сообщив ей это, Генри лениво направляется в душ, а Адди остается таращиться на выделенное ей место и размышлять, что произойдет с вещами, которые она положит в ящик. Они исчезнут сразу же или будут медленно пропадать одна за другой, как носки, пожираемые сушилкой? Ей никогда не удавалось долго чем-то владеть. Только кожаная куртка и деревянное кольцо, и то лишь потому, что Люк захотел, чтобы они у нее остались, навязал их ей под видом даров.
Повернувшись, Адди принимается разглядывать одежду, брошенную на стуле.
Она перепачкана краской Хай-Лайн. На блузке зеленые пятна, на коленях джинсов – пурпурные. Ботинки испачканы желтым и голубым. Адди знает, что краска выцветет, смоется дождем или просто сотрется от времени. Именно так и происходит с воспоминаниями.
Они должны исчезать мало-помалу.
Адди натягивает вчерашний наряд, берет куртку, но не надевает ее, а, аккуратно свернув, убирает в комод. Куртка лежит в ящике, где еще остается пустое место, которое так и ждет, чтобы его заполнили.
Адди огибает кровать и едва не наступает на записную книжку, которая открытой валяется на полу. Наверное, ночью упала с постели. Адди осторожно берет ее в руки, словно страницы скреплены пеплом и паутиной, а не картоном и клеем. Ей кажется, от ее прикосновения бумага рассыпется, но ничего не происходит, и тогда Адди решается открыть книжку. Оказывается, первые несколько страниц исписаны. Еще раз набравшись смелости, Адди бережно гладит текст: выпуклые чернила, за каждым словом скрываются годы.