– Неужели ты бы предпочла горящие улицы Парижа?
– Я полагала, ты любишь войну.
– Это не война, – резко бросает он, – всего лишь мелкие перестрелки.
Адди идет за ним в открытый дворик, уставленный каменными скамьями. Воздух напоен ароматом летних цветов. Люк шагает впереди, изображая джентльмена, который вышел на вечерний променад. Увидев прохожего с бутылкой вина под мышкой, он замедляет шаг. Манит к себе, и гуляка, точно пес, приближается к нему. Люк заговаривает с ним на том, другом языке – должно быть, флорентийском диалекте. Пусть Адди не знает слов, она слышит, каким манящим стал голос Люка, узнает прозрачный блеск, которым начинает мерцать воздух. Знаком ей и затуманенный взгляд итальянца. С безмятежной улыбкой тот протягивает вино Люку и рассеянно бредет прочь.
Люк опускается на скамейку и из ниоткуда достает два стакана. Адди не садится. Она стоит и наблюдает, как мрак откупоривает бутылку и наливает вино.
– С чего ты взяла, что я люблю войну?
Впервые он задает ей честный вопрос, не старается подловить, что-то потребовать или принудить.
– Разве ты не бог хаоса?
– Я бог обещаний, Аделин, – кривится Люк. – В войнах их сложно сдержать. – Он подает ей стакан, но Адди не берет его. Тогда Люк сам ей салютует: – За долгую жизнь!
Не в силах удержаться, Адди озадаченно качает головой.
– Не понимаю. Порой тебе нравится заставлять меня страдать, понуждая сдаться. Но иногда кажется, что ты пытаешься облегчить мне жизнь. Выбрал бы уж что-то одно.
По лицу Люка скользит тень.
– Уж поверь, дорогая, от страданий ты не избавишься.
Адди пронзает легкая дрожь, когда он подносит бокал к губам.
– Просто я хочу сломить тебя сам.
Адди оглядывается на усаженный деревьями двор, освещенный фонарями. На красной черепице крыш сияет лунный свет.
– Что ж, придется тебе как следует постараться… – Но, снова посмотрев на каменную скамью, она замолкает. – Вот черт! – бормочет Адди, глядя на пустой двор.
Потому что Люк, разумеется, уже исчез.
VI
6 апреля 2014
Нью-Йорк
– И что, он просто бросил тебя там? – ужасается Генри.
Адди крутит в пальцах ломтик картошки фри.
– Мог бросить и в каком-нибудь месте похуже.
Они сидят за высоким столом в так называемом пабе – то есть баре, который зовется пабом за пределами Британии, – и делят на двоих порцию рыбы с картошкой и пинту теплого пива.
Мимо проходит официант и улыбается Генри.
Две девушки направляются в уборную. Оказавшись рядом с Генри и попав в поле его притяжения, они таращатся на него, замедляют шаг, а потом идут дальше.
Из-за соседнего столика доносится бурный разговор: быстро и отрывисто говорят по-немецки. Адди улыбается.
– Что такое? – спрашивает Генри.
Она наклоняется ближе.
– Вон та пара… – Адди кивает в направлении соседнего столика, – ссорится. Кажется, парень переспал со своей секретаршей. И с ассистенткой, и с инструктором по пилатесу. Его подружка знала о первых двух, а о третьей нет. Она жутко злится: они ходят на пилатес в одну студию.
Генри изумленно смотрит на нее:
– Сколько языков ты выучила?
– Много, – отвечает Адди, но Генри желает знать точную цифру, поэтому она начинает загибать пальцы: – Французский, конечно же, и английский. Немецкий, итальянский, испанский, чешский, немного говорю на португальском, хотя не идеально.
– Из тебя бы вышла отличная шпионка!
Адди приподнимает бровь.
– А кто сказал, что я ею не была? – Тарелки опустели. Адди оглядывается и видит, что официант ушел на кухню. – Пойдем, – бормочет она, хватая Генри за руку.
– Но мы еще не заплатили, – хмурится тот.
– Знаю! – кивает Адди, спрыгивая со стула. – Но если мы уйдем сейчас, он решит, что просто забыл убрать приборы, а нас и не вспомнит.
Жизнь у Адди очень нелегка. Она так долго жила без корней, что не представляет, как их отрастить. Так привыкла терять вещи, что не знает, как их удержать.
Как обживаться в мире размером с тебя саму?
– Нет, это тебя он забудет. А меня будет помнить. Я-то не невидимка, Адди. Можно сказать, полная противоположность.
Невидимка. Слово больно царапает.
– Я тоже не невидимка! – протестует она.
– Ты меня прекрасно поняла. Нельзя просто взять и уйти. Если б я и мог, – объясняет Генри, доставая бумажник, – это все равно неправильно.
Ади больно, будто ее ударили. Она мысленно возвращается в Париж, когда порой не могла разогнуться от голода. Адди снова в особняке маркиза, ужинает в ворованном платье, а Люк внушает ей, что кто-то обязательно заплатит за все, что она украла, и у нее сводит живот.