Ведь всего в паре кварталов отсюда, в маленькой квартирке над кафе, живет художник, а в его альбоме среди прочих работ есть набросок, и это ее портрет. Адди закрывает глаза, запрокидывает голову и улыбается. Ее грудь переполняет надежда. Неприступный монолит проклятия дал трещину. Адди думала, что изучила каждый дюйм, но теперь перед ней на щелочку приоткрылась дверь, что ведет в новую, только что обнаруженную комнату.
Позади нее вдруг меняется сам воздух, овевая свежим запахом листвы, невозможным среди венецианского пекла.
Она открывает глаза.
– Добрый вечер, Люк.
– Аделин…
Адди поворачивается к нему лицом, к мужчине, которого воплотила в реальность, к призраку, дьяволу, что вызвала к жизни. И когда он снова спрашивает, не устала ли она, не хватит ли с нее, не готова ли она сдаться, Адди улыбается и отвечает: «Не сегодня».
Снова потирает следы угля на пальцах и думает – не сказать ли ему о своем открытии, просто чтобы сполна насладиться его удивленным видом.
Ей так и хочется выпалить: «Я нашла способ оставить след! Ты думал, что сотрешь меня из этого мира, но у тебя ничего не вышло. Я все еще здесь! И навсегда здесь останусь».
Вкус этих слов – вкус торжества – сладок, словно мед. Но в глазах Люка горит предупреждающий огонек. Адди хорошо знает своего дьявола: уж он-то найдет способ обернуть ее открытие против нее самой, отнять маленькое утешение, прежде чем она догадается, как следует им пользоваться.
Потому Адди просто молчит.
VIII
25 апреля 2014
Нью-Йорк
По лужайке прокатывается волна аплодисментов.
День выдался просто великолепный, один из первых дней весны, когда даже после заката еще тепло. Они сидят на одеяле на окраине Проспект-парка и смотрят, как по ступенькам на сцену поднимаются артисты: как раз начинается выступление очередного певца.
– Даже не верится, что ты все это помнишь! – говорит Генри.
– Это как жить с бесконечным дежавю, – объясняет Адди, – только ты точно знаешь, где ты это слышал, видел или ощущал. Знаешь время и место, и воспоминания накладываются друг на друга как страницы в длинной и сложной книге.
– Да я бы спятил, – качает головой Генри.
– А я и спятила, – беззаботно отвечает Адди, – но когда живешь так долго, даже безумие в итоге заканчивается.
Новый певец… поет не слишком хорошо. Подросток, который издает то визг, то рычание. Из песни Адди поняла не больше пары слов, не говоря уж о мелодии. Но зрители преисполнены энтузиазма, правда, не столько от представления, сколько от возможности помахать карточками с оценками.
Эдакий открытый микрофон по-бруклински: благотворительный концерт, где одни платят за выступление, а другие за возможность судить первых.
– Это даже жестоко, – говорит Адди, когда Генри передает ей карточки.
– Во имя добра, – отвечает он, поежившись от последних воплей саксофона.
Певца провожают слабыми аплодисментами и морем двоек и троек. Генри показывает девятку.
– Нельзя раздавать всем девять и десять баллов! – возмущается Адди.
– Мне их жалко, – пожимает плечами Генри. – Требуется немало мужества, чтобы подняться на сцену и выступить. А ты что поставишь?
Адди разглядывает карточки.
– Не знаю…
– А говорила, что искать таланты – твоя профессия!
– Это было легче, чем объяснить, что я призрак трехсот двадцати трех лет, чье единственное увлечение – вдохновлять людей искусства.
Генри поглаживает ее по щеке.
– Ты вовсе не призрак.
Начинается и заканчивается следующий номер. Нестройные аплодисменты ветерком прокатываются по лужайке.
Генри ставит семерку. Адди поднимает тройку.
Он в притворном ужасе таращится на нее.
– Что? Пели отвратительно!
– Так мы оцениваем талант? Вот дерьмо!
Адди смеется. На сцене объявлен перерыв и ведутся какие-то споры о том, кому выступать следующим; из динамиков раздается музыка в записи.
Адди и Генри опускаются на траву, Адди кладет голову на живот Генри, и неглубокое дыхание качает голову, словно волны. Это совершенно особенное молчание – очень редкое, непринужденная тишина знакомых мест, тех мест, где тебе легко, потому что ты не одинок.
Рядом на одеяле лежит записная книжка. Не синяя, а другая, и она уже почти исписана. Новый дневник изумрудно-зеленого цвета, оттенок похож на цвет глаз Люка, когда тот хочет покрасоваться. Между страницами лежит ручка, отмечая последние записи.
Каждый день Адди рассказывает Генри истории.