– Кто ты такая, чтобы приказывать мне, Аделин?
Она старается высвободиться, но он держит каменной хваткой.
– А помнишь, – почти небрежно заявляет Люк, – было время, когда ты униженно корчилась на лесной подстилке, умоляя за тебя заступиться?
– Хочешь, чтобы я умоляла? Прекрасно! Я тебя умоляю. Пожалуйста, прошу, отмени все!
Люк шагает вперед, заставляя ее испуганно отшатнуться.
– Генри заключил сделку.
– Он не знал…
– Все всегда знают, – качает головой Люк. – Просто им не нравится расплачиваться. Душу продать проще всего, о времени никто не думает.
– Пожалуйста, Люк…
Его зеленые глаза светятся, но отнюдь не озорством или торжеством, а властью. Как у того, кто знает, что у него все под контролем.
– Но зачем это мне? Зачем?
У Адди есть с десяток подходящих ответов. Она пытается подобрать нужные слова, чтобы умиротворить мрак, но Люк приподнимает ее подбородок и заглядывает в глаза. Адди ждет, что он снова примется дразнить, разыгрывать их привычный сценарий, спрашивать о ее душе, но тот бездействует.
– Проведи со мной ночь, – наконец говорит Люк. – Завтра. Отпразднуем годовщину должным образом. Сделай это, и я подумаю над тем, чтобы освободить мистера Штрауса от обязательств. Если, конечно, ты сумеешь меня убедить, – ехидно добавляет он.
Разумеется, это ложь. Это ловушка, но у Адди нет иного выбора.
– Я согласна, – отвечает она, и мрак с улыбкой растворяется в воздухе.
Адди в одиночестве стоит на тротуаре, ждет, пока замедлится сердцебиение, и лишь потом возвращается в «Негоциант».
Но Генри уже ушел.
Она находит его дома, где он сидит в полной темноте на краю кровати. Одеяла все еще сбиты после дневного сна. Генри безмолвно таращится куда-то в пространство, как той ночью на крыше после фейерверков. И Адди понимает: она потеряет его, как потеряла всех. Сможет ли она опять пройти через это? Только не в этот раз.
Неужели с нее не хватит потерь?
– Прости, – шепчет Генри, когда Адди подходит и запускает пальцы ему в волосы. – Мне так жаль.
– Ну почему, почему ты мне ничего не рассказал?
Генри собирается с мыслями, а потом отвечает, глядя ей в глаза:
– Как дойти до края света? Я хотел запомнить каждый шаг. – Мягкий прерывистый вздох. – Когда я учился в колледже, мой дядя заболел раком. Это оказалось смертельно. Врачи дали ему несколько месяцев, и он рассказал всем родным и знакомым. Знаешь, что они сделали? Они не выдержали – настолько были раздавлены собственным горем, что начали оплакивать его еще до того, как он умер. Невозможно игнорировать факт, что кто-то умирает. Эта мысль пожирает все нормальное, оставляя после себя одну гниль. Прости, Адди. Я не хотел, чтобы ты воспринимала меня так же.
Адди забирается в постель и тянет Генри к себе.
– Прости, – повторяет он тихо и твердо, как молитву.
Они лежат, переплетя пальцы, лицом к лицу.
– Прости.
Адди буквально заставляет себя спросить:
– Сколько тебе осталось?
– Месяц, – тяжело сглатывает Генри. Слова отрезвляют, будто пощечина на нежной коже. – Ну, чуть больше. Тридцать шесть дней.
– Уже полночь, – шепчет Адди.
– Значит, тридцать пять, – выдыхает Генри.
Она прижимает его к себе и обнимает, и он в ответ обнимает ее. Они держатся друг за друга так крепко, что становится больно, словно боятся, что их разлучат или другой выскользнет из рук и исчезнет.
VII
23 ноября 1944
Оккупированная Франция
Адди ударяется спиной о каменную стену.
Дверь камеры с громким стуком закрывается, Адди падает на пол, кашляя кровью. По ту сторону решетки заливаются хохотом немецкие солдаты.
Из угла, где скрючились несколько мужчин, доносится бормотание. По крайней мере, сокамерникам плевать, что Адди женщина. А вот немцы это заметили, хотя поймали ее в невзрачных штанах и куртке и с зачесанными назад волосами. По их хмурым и ухмыляющимся физиономиям Адди поняла, что они определили ее пол. На десяти разных языках Адди объяснила солдатам, что сделает, посмей они приблизиться, но те лишь засмеялись и от души ее отдубасили.
«Поднимайся», – приказывает она измученному телу.
«Поднимайся», – велит усталым костям.
Адди заставляет себя встать на ноги и доковылять до решетки. Сжимает руками холодную сталь, отчаянно трясет изо всех сил, пока мускулы не начинают ныть. Прутья стонут, но не поддаются. Адди до крови царапает болты, и солдат лупит кулаком по решетке, угрожая пустить строптивую заключенную на растопку.
Она такая дура!