Она знает, что вывела его на чистую воду, но правда ранит. Если раньше Адди была сломлена, теперь он ее сокрушил.
– Так что не вини меня, если я испробовал другой прием.
– Я виню тебя за все.
Люк встает, и мрак, будто шелк, клубится вокруг него.
– Я дал тебе все.
– И все это было ненастоящим.
Она не заплачет!
Не даст ему насладиться ее страданиями.
Она вообще больше ничего ему не даст.
Так начинается бой. Вернее, так он заканчивается.
Все же большинство сражений – не минутное дело. Они занимают дни, недели, стороны собирают снаряды, готовятся к битве.
Но их война закалялась веками.
Противостояние девушки и тьмы такое же древнее и неизбежное, как круговорот вещей в природе, как смена эпох.
Адди стоило знать, что это произойдет. Возможно, она знала.
Но и по сей день не представляет, с чего начался пожар. Возможно, причиной стали свечи, которые она сбросила на пол, или светильник, сорванный ею со стены, может, огонь запалил Люк, решив досадить ей в последний раз…
Она знает, что в одиночку ей не хватило бы сил все разрушить, однако у нее получилось. У них получилось. Возможно, Люк позволил ей зажечь пламя. Или просто дал ему разгореться.
В конце концов, какая разница…
Адди стоит на Бурбон-стрит и смотрит, как пламя пожирает особняк. Когда приезжают пожарные, тушить уже нечего. Остался только пепел.
Еще одна жизнь растаяла с дымом.
У нее нет ничего, даже ключа в кармане. Раньше он лежал там, но когда Адди начинает его искать – ключ исчезает. Рука сама тянется к шее за деревянным кольцом.
Она срывает его, швыряет в дымящиеся развалины своего дома и уходит прочь.
XV
30 июля 2014
Нью-Йорк
Повсюду деревья.
В чаще пахнет летом и мхом. Адди окутывает страх: что, если Люк нарушил оба правила вместо одного, утащил ее во мрак, унес из Нью-Йорка и бросил очень далеко от дома.
Но когда глаза привыкают к темноте, Адди замечает линию горизонта над деревьями и понимает: наверное, она где-то в Центральном парке.
Ее захлестывает облегчение.
А потом во тьме раздается голос Люка:
– Аделин, Аделин… – зовет он, и неясно, эхо ли это или сам Люк, который не принял форму смертного, избавился от плоти и костей.
– Ты обещал! – напоминает она.
– Неужели?
Из мрака выступает Люк, в точности такой, как в роковую ночь, окутанный дымом и тенью. Буря в оболочке из кожи.
Я дьявол или тьма? – спрашивал он тогда у нее. – Я монстр или бог?
На нем уже нет черного костюма, он одет в точности как в тот раз, когда Адди впервые его призвала. Незнакомец в брюках, светлой сорочке с расстегнутым воротом; у висков вьются темные кудри.
Греза, рожденная много лет назад.
И все же что-то изменилось. В его глазах нет победного блеска. Они почти утратили цвет, посветлели настолько, что кажутся серыми. Адди никогда не видела у Люка подобного оттенка глаз, и все же она догадывается, что это печаль.
– Я дам тебе, что ни пожелаешь, если ты кое-что сделаешь.
– Что? – спрашивает Адди.
Люк протягивает руку:
– Потанцуй со мной.
Его голос пронизан тоской, осознанием потери, и Адди думает, что, возможно, это конец всего. Их конец. Игра все же закончилось. В войне нет победителей.
И она соглашается на танец.
Музыки нет, но это неважно.
Когда Адди берет его за руку, в голове у нее начинает звучать мелодия, нежная и успокаивающая. Не песня, но звуки летнего леса, шепот ветра в полях. Люк прижимает ее ближе, и она слышит, как печально и негромко плачет над Сеной скрипка. Рука Люка скользит по ее руке, и Адди чудится шорох прилива, симфония, что парит над Мюнхеном. Адди опускает голову ему на плечо, и ей мерещится дождь в Вийоне, оркестр в Лос-Анджелесе, пассажи саксофона, вплывающие в открытые окна особняка на Бурбон-стрит.
Танец прекращается.
Музыка затихает.
По щеке Адди струится слеза.
– Тебе нужно было всего лишь освободить меня…
– Я не мог.
– Из-за сделки.
– Из-за того, что ты моя.
Адди вырывается из его рук и отворачивается.
– Я никогда не была твоей, Люк, даже в чаще той ночью. Даже когда ты уложил меня в постель. Именно ты сказал, что это просто игра.
– Я солгал. – Слова вонзаются как нож. – Ты любила меня, а я любил тебя.
– И все же ты не искал меня, пока я не нашла другого.
Она поворачивается к нему, думая, что его глаза налились желтым от ревности, но те приняли тускло-зеленый оттенок самодовольства, что отражается и в выражении лица Люка, слабом изгибе брови, приподнятых уголках рта.
– О, Аделин, неужели ты думаешь, вы нашли друг друга? – Подножка, внезапное падение… – Ты и правда решила, что я позволю такому случиться?