В тот первый год Адди слишком устала, чтобы отвоевывать себе место. Слишком устала, чтобы искать кров.
Налетает очередной порыв ветра, и Адди, прикрыв слезящиеся глаза, сгибается пополам. Она забредает на узкую улочку в поисках укрытия и вдруг оказывается в блаженной тишине, безветренном покое, словно в пухе, теплом и мягком. У нее подгибаются колени. Она падает в угол напротив лестницы и смотрит, как синеют пальцы. Наверное, еще чуть-чуть – и кожа покроется инеем. Адди тихо, сонно удивляется собственной трансформации. Дыхание вырывается облачками пара, каждый выдох на миг заслоняет вид, и вскоре серый город становится белым, белым, белым… Странно – почему пар не исчезает? С каждым выдохом его становится немного больше, словно затуманивается стекло. Адди гадает, сколько его потребуется, чтобы исчез весь мир. Чтобы стереть его, как ее саму.
Может быть, у нее все просто расплывается перед глазами.
Ей плевать.
Она устала.
Так устала…
Адди больше не в силах бодрствовать, так зачем сопротивляться.
Сон – милосерден.
Возможно, вновь она проснется весной, будто принцесса из отцовской сказки. Будет лежать на берегу Сарта, а Эстель станет подталкивать ее поношенным башмаком и бранить за то, что снова размечталась.
Вот она, смерть.
По крайней мере, на какой-то миг Адди так думает.
Перед глазами темно, через холод пробивается вонь разложения, и Адди не в силах пошевелиться. Но тут она вспоминает, что не может умереть! Сердце упрямо бьется, не собираясь сдаваться, легкие борются за вдох, а конечности вовсе не неподвижны, а чем-то сдавлены – сверху и снизу тяжелые мешки. Ее охватывает паника, но разум все еще затуманен сном. Адди ворочается, и мешки над ней немного сдвигаются. Сквозь тьму проглядывает серая полоска света.
Адди корчится и извивается, наконец вызволяет из западни одну руку, затем другую, прижимает их к телу и пытается протиснуться наверх. Нащупав под мешковиной кости, коснувшись восковой кожи, запутавшись пальцами в чужих волосах, она наконец просыпается окончательно и начинает отчаянно рваться, карабкаться и изо всех сил стремиться к свободе.
Она пробирается наружу, уцепившись за костлявую спину мертвеца, и встречает взгляд белесых глаз. У трупа повисла челюсть, Адди выскакивает из повозки и падает на землю. Ее рвет, она захлебывается слезами, она – жива.
Жуткие звуки рвутся из ее груди, судорожный кашель, не разберешь – рыдание или смех. Затем раздается ужасный крик, и Адди не сразу осознает, что он рвется с ее собственных потрескавшихся губ.
Нищенка на другой стороне дороги в ужасе прижимает руки ко рту. Адди ее не винит. Должно быть, это жуткое потрясение – видеть, как из телеги выбирается мертвец.
Бедолага лихорадочно осеняет себя крестным знамением, и Адди кричит ей хриплым и прерывающимся голосом:
– Я не умерла!
Но оборванка только шарахается прочь, и Адди обращает свою ярость на повозку.
– Я не умерла! – вопит она, наподдав ногой деревянное колесо.
– Эй! – кричит возничий, хватая за ноги тощего скрюченного покойника.
– Проваливай отсюда, – рычит второй, беря труп за плечи.
Конечно, они не помнят, как подобрали Адди.
Она бросается прочь, а мужчины кидают в телегу очередного мертвяка, и тот с тошнотворным стуком ударяется о другие тела. Адди мутит при мысли, что она, пусть и недолго, лежала в этой куче.
Щелкает хлыст, лошади трогаются с места, колеса стучат по булыжной мостовой, и только когда повозка скрывается из вида, Адди сует трясущиеся руки в карманы ворованного пальто и понимает, что они пусты.
Маленькая деревянная птичка пропала.
Последнее, что осталось от прошлой жизни, ушло вместе с мертвыми.
Еще долго Адди будет привычным движением упрямо искать в карманах фигурку. Пальцам не объяснишь, что та исчезла, как не объяснишь сердцу, которое замирает всякий раз, когда карман оказывается пуст. Однако под покровом грусти расцветает и виноватое облегчение – ведь каждый миг с тех пор, как Адди покинула Вийон, она боялась потерять последний символ, который связывал ее с домом.
Теперь он исчез, и Адди не только скорбит, но и немного радуется в глубине души – оборвалась последняя тонкая ниточка ее прежней жизни, и Адди по-настоящему, хоть и не по своей воле, свободна.
IV
29 июля 1715
Париж, Франция
Мечтательница – слишком нежное слово. Оно навевает мысли о сладких снах, ленивых днях в полях среди высокой травы, об угольных пятнах на мягком пергаменте.
Адди все еще цепляется за мечты, но учится воспринимать жизнь трезвее. Не с точностью художника, рисующего полотно, а с точностью руки, затачивающей карандаш.