Генри опускает взгляд на часы, хотя те ни о чем не говорят, они вообще не показывают время, если уж на то пошло.
– Прости, сестренка, – говорит он, отодвигая стул, – пора открывать магазин.
Мюриэль замолкает на полуслове – что совершенно для нее нехарактерно – и тоже встает. Она обхватывает Генри за талию и крепко его обнимает. Словно извиняется, словно ласкает, словно любит. Мюриэль на добрых пять дюймов ниже Генри, и будь они близки по-настоящему, он мог бы опустить подбородок ей на голову.
– Не пропадай, – просит она, и Генри обещает, что не пропадет.
VI
13 марта 2014
Нью-Йорк
Кто-то гладит Адди по щеке, и она просыпается. Прикосновение настолько нежное, что сначала Адди думает, это сон, но потом открывает глаза и видит китайские фонарики и Сэм, сидящую возле шезлонга на корточках. На лбу у нее собралась тревожная складка. Волосы распущены, и вокруг лица разметалась копна светлых локонов.
– Привет, спящая красавица, – говорит она, засовывая обратно в пачку незажженную сигарету.
Задрожав, Адди садится, сильнее кутаясь в куртку. Утро выдалось пасмурное и холодное, небо затянуто белым, солнца не видно. Она не собиралась спать так долго, допоздна. Идти, конечно, ей все равно некуда, но прошлой ночью, пока Адди еще не замерзла, затея остаться здесь казалась прекрасным решением.
Распахнутая «Одиссея» свалилась на пол обложкой вверх. Та повлажнела от утренней росы. Адди хватает книгу, снимает суперобложку, старательно разглаживает согнутые и испачканные страницы.
– Здесь холодно, – говорит Сэм, помогая Адди подняться на ноги. – Пойдем.
Сэм всегда так общается. Вместо вопросов – утверждения, повелительное наклонение, которое звучит будто приглашение. Она тянет Адди к выходу, а та слишком замерзла, чтобы протестовать, поэтому просто позволяет Сэм утащить ее в квартиру, делая вид, будто не знает дороги.
За дверью Адди встречает полный бедлам.
Коридор, спальня, кухня – все битком набито холстами и картинам. И только гостиная, что расположена в задней части квартиры, просторна и пуста. Ни дивана, ни стола, ничего, только два больших окна, мольберт и табуретка.
«Здесь я зарабатываю на жизнь», – заявила Сэм, когда первый раз привела сюда Адди.
«Оно и видно», – отозвалась та.
Художница распихала все имущество по трем четвертям пространства квартиры, чтобы сохранить на оставшихся метрах тишину и покой. Подруга предлагала ей снять студию буквально за гроши, но там было слишком холодно, а, по словам Сэм, писать она могла только в тепле.
– Прости, – говорит Сэм, шагая по холстам и коробкам, – сейчас тут небольшой кавардак.
Порядка Адди здесь никогда и не видела. Она бы с удовольствием взглянула, над чем работает Сэм, любопытно, откуда у художницы белая краска под ногтями и розовое пятно на подбородке, но вместо этого Адди следует за ней по загроможденной квартире на кухню. Сэм включает кофеварку, а Адди разглядывает помещение, отмечая, что изменилось. Вот новая фиолетовая ваза. Стопка недочитанных книг, открытка из Италии. Постоянно пополняющаяся коллекция кружек – из некоторых торчат чистые кисти.
– Ты пишешь… – говорит Адди, кивая на стопку полотен, прислоненных к плите.
– Да, – улыбается Сэм. – В основном абстракционизм. Как говорит мой приятель Джейк, бессмысленное искусство. Но оно не бессмысленно. Просто другие пишут то, что видят, а я – свои чувства. Возможно, когда одно чувство заменяется другим, это сбивает с толку, но в подобных метаморфозах есть своя красота.
Сэм наливает кофе в две чашки. Одна из них зеленая, мелкая и широкая, как миска, а другая – синяя и высокая.
– Кошки или собаки? – спрашивает она вместо «зеленая или синяя».
Ни кошек, ни собак на чашках не изображено. Адди выбирает «кошек», и Сэм без объяснений вручает ей синюю.
Их пальцы соприкасаются. Они стоят ближе, чем казалось Адди, достаточно близко, чтобы она могла разглядеть серебристые прожилки в голубых глазах Сэм, а та – сосчитать веснушки на лице гостьи.
– У тебя тут звезды… – говорит она.
«Дежавю», – снова думает Адди. Ей хочется отодвинуться, уйти отсюда, освободиться от бесконечного безумия зеркальных повторений.
Но она просто обхватывает чашку руками и делает большой глоток. Рот окутывает сильный горький вкус, который потом раскрывается насыщенной сладостью. Адди вздыхает от наслаждения, а Сэм широко ухмыляется.
– Здорово, правда? Секрет в…
«Какао-крупке», – думает Адди.
– …какао-крупке, – заканчивает Сэм и подносит к губам чашку. Та и правда огромная, словно миска.