Она облокачивается на стойку и склоняется над чашкой, словно над подношением.
– Ты будто поникший цветок, – поддразнивает ее Адди.
– А ты полей меня, и увидишь, как я расцвету, – подмигивает Сэм, салютуя чашкой.
Адди ни разу не видела художницу такой, по утрам болтать с Сэм ей не доводилось. Разумеется, они просыпались вместе, но те дни были омрачены извинениями и смущением. Последствиями забвения. В такие моменты лучше не задерживаться. А теперь, однако, что-то новенькое… Только что возникшие воспоминания.
– Извини, – встряхивает головой Сэм, – я так и не спросила, как тебя зовут.
Это ей в Сэм и нравится, Адди сразу отметила: художница живет и любит всем сердцем, делится теплом, которое большинство людей приберегают для самых близких. Ставит потребности выше доводов рассудка. Она привела незнакомку в дом, дала отогреться и только потом начала задавать вопросы.
– Мадле́н, – выпаливает Адди первое подходящее имя.
– Мое любимое печенье, – улыбается хозяйка. – А я – Сэм.
– Привет, Сэм, – говорит Адди, как будто произносит ее имя впервые.
– Итак, – начинает художница, словно только что додумалась спросить, – что же ты делала у нас на крыше?
– О, – покаянно усмехается Адди, – я не собиралась там засыпать. Даже не помню, как села в шезлонг. Я и не подозревала, что так вымоталась. Я только недавно переехала сюда, в квартиру 2-Эф, оказалось, у вас тут очень шумно, так непривычно. Я не смогла заснуть и решила выйти подышать свежим воздухом, а заодно полюбоваться рассветом.
Врать очень легко, слова уже не раз отработаны.
– Да мы соседи! – радуется Сэм и добавляет, отставляя в сторону пустую чашку: – Я бы с удовольствием как-нибудь написала твой портрет.
Адди так и подмывает сказать – ты его уже писала.
– То есть, конечно, не совсем портрет, – бормочет Сэм, направляясь в коридор.
Адди выходит следом. Сэм останавливается у стопки полотен и начинает перебирать их, как виниловые пластинки.
– Я работаю над одной серией, – говорит она, – хочу запечатлеть людей в образе неба.
Грудь Адди отзывается тупой болью – полгода назад они валялись в постели, Сэм гладила пальцем, будто кистью, звездный путь на лице Адди.
– Знаешь, – сказала она, – говорят, люди похожи на снежинки, каждая в своем роде неповторима, а я думаю, они как небеса. Всякий раз, когда смотришь на небо, оно разное – то затянуто облаками, то предгрозовое, а порой ясное, но одинаковым не бывает никогда.
– И на какое небо похожа я? – поинтересовалась Адди, а Сэм, не моргая, уставилась на нее, а потом просветлела лицом.
Это было озарение, которое Адди сотни раз видела у художников, свет вдохновения, будто кто-то зажигал лампочку у них под кожей. Сэм ожила, встрепенулась, вскочила с кровати и потащила Адди в гостиную.
Пришлось час просидеть на деревянном полу, укутавшись в тонкое одеяло и слушая бормотание Сэм, смешивающей краски, и шорох кисти по холсту. Когда Адди подошла взглянуть на картину, то увидела ночное небо, но не такое, каким его обычно изображают. Полотно было прошито смелыми росчерками угольных и черных полос, исполосовано резкими серыми линиями, а краска положена так густо, что выступала над холстом. По поверхности рассыпана пригоршня серебряных точек. Казалось, эти крапинки попали туда случайно, словно брызги от кисти, но Адди насчитала их ровно семь. Небольшие точки были расставлены широко, как звезды.
Голос Сэм возвращает Адди в реальность.
– Жаль, но любимую картину показать не могу, – вздыхает художница. – Она положила начало серии. Называется «Забытая ночь». Я продала ее коллекционеру из Нижнего Ист-Сайда. Это была моя первая большая сделка: я заплатила за аренду за целых три месяца и смогла выставляться в галерее. И все же расставаться было тяжело. Знаю, это необходимо, байки о голодающих художниках преувеличены, однако и дня не проходит, чтобы я о ней не вспоминала. Безумие в том, – рассеянно добавляет Сэм, – что каждый портрет с кого-то списан. Друзья, соседи, незнакомцы, которых я встретила на улице. Но ее, самую первую, хоть убей, вспомнить не могу.
Адди тяжело сглатывает.
– «Ее» – то есть это девушка?
– Да. Думаю, да. В картине осталась ее энергетика.
– Может, она просто тебе приснилась…
– Может, – пожимает плечами Сэм. – Я всегда плохо запоминала сны. Но знаешь… – Ее голос обрывается, она смотрит на Адди точно так же, как смотрела той ночью, почти сияя. – Ты напоминаешь мне ту картину. – Она закрывает ладонью лицо. – Боже, звучит как самый дерьмовый подкат! Извини. Пойду-ка я в душ.