Он так и не появляется.
Адди наливает себе бокал вина и принимается мерить шагами комнату. Капает воск с украденных свечей, оставляя лужи на скатерти. Опускается ночь, время идет, а он так и не приходит.
Свечи оплывают и гаснут, Адди сидит в темноте, обдумывая произошедшее.
Минула ночь, по небу крадутся первые лучи солнца. Наступило завтра, годовщина прошла, пять лет превратились в шесть без него. Она так и не увидела его лица, он не спросил, довольно ли с нее. Мир Адди рушится, потому что это нечестно, неправильно, это обман.
Люк должен был прийти, так уж у них повелось. Адди не хотела, чтобы он приходил, никогда не хотела, однако ждала, ведь мрак ее заставил. Его визиты – единственное, что помогало ей сохранять равновесие, тонкую ниточку надежды, хоть она и ненавидела его, больше у нее ничего в целом мире нет.
Конечно, в том-то и суть.
Вот почему пусты стакан и тарелка и не занято кресло.
Адди бросает взгляд в окно и вспоминает выражение его глаз, когда они загорались, изгиб его губ, объявляющих войну, и понимает, какой была дурой, как легко попалась на удочку.
Внезапно все вокруг кажется ей отвратительным и жалким, и Адди становится невыносимо это видеть, и платье не дает дышать. Она рвет шнуровку корсета, выдирает из волос шпильки, выпутывается из платья, сбрасывает со стола посуду и швыряет в стену опустевшую бутылку.
Руку пронзает боль – острая и самая настоящая, внезапный ожог, не оставляющий шрама, но ей плевать. Вскоре пореза как не бывало. Бокалы и бутылка целы и невредимы. Когда-то Адди считала свою способность исцеляться благословением, однако теперь беспомощность приводит ее в бешенство.
Она крушит все, что попадается под руку, смотрит, как вещи бьются и, словно насмехаясь, обретают прежнюю форму, будто опять готовы повторить все сначала.
И тогда Адди кричит.
Внутри разгорается гнев, горячий и жаркий, гнев на Люка и на себя, но вскоре он сменяется страхом, тоской и даже ужасом – ведь ей предстоит пережить еще один год в одиночестве, не слыша собственного имени, не видя своего отражения в чужих глазах, без единственной передышки от проклятия. Год, пять или десять лет…
И тогда Адди понимает, насколько ей необходимо было его присутствие, потому что без него она проиграла.
Все пошло прахом; Адди падает на пол.
Долгие годы спустя она увидит море и волны, что разбиваются о выщербленные белые скалы, и вспомнит слова Люка:
Даже камни рассыпаются в прах.
Засыпает Адди лишь после рассвета, но сон ее прерывист и полон кошмаров. Просыпается она, когда солнце уже встало над Парижем, но заставить себя подняться не может. Она дремлет весь день и половину следующей ночи, а очнувшись, понимает, что рана внутри заросла, как сломанная кость, и покрылась коркой.
«Довольно», – говорит она себе, вставая.
«С меня довольно», – твердит Адди, набрасываясь на зачерствевший хлеб и сыр, подтаявший от жары.
Довольно!
Придут и другие темные ночи, другие безотрадные рассветы. Всякий раз с приближением годовщины, когда дни будут становиться длиннее, мужество Адди будет немного ослабевать. Предательская надежда просочится как сквозняк. Но печаль сменяет упрямая злость, и Адди решает дать ей разгореться, укрыть и лелеять пламя – пусть станет таким сильным, что с одного раза и не задуешь.
XIV
13 марта 2014
Нью-Йорк
В темноте Генри Штраус возвращается домой.
«Адди», – повторяет он, перекатывая во рту ее имя.
Адди, которая смотрела на него и видела парня с темными волосами, добрыми глазами и открытым лицом.
Только его и больше ничего.
Налетает холодный порыв ветра, и Генри плотнее кутается в пальто, поднимая глаза к беззвездному небу.
Он улыбается.
Часть третья. Три сотни лет и три слова
Набросок салона без названия.
Бернар Родель, приблизительно 1751–1753 гг.
Чернила, пергамент.
Предоставлено выставкой «Парижский салон» Британской библиотеки.
Изображение знаменитого салона мадам Жофрен, посетители заняты беседой и отдыхом. Среди группы мужчин выделяются несколько узнаваемых персонажей: Руссо, Вольтер, Дидро, однако наибольший интерес представляют три дамы, кружащие по комнате. Одна из них явно сама мадам Жофрен, считается, что другая – Сюзанна Неккер, однако третья – изящная женщина, чье лицо усыпано веснушками, – остается загадкой.
Вдобавок ко вкладу в «Энциклопедию» Дидро, Родель был заядлым рисовальщиком и, похоже, нередко практиковался на приемах в салоне мадам Жоффрен. Женщина с веснушками изображена на нескольких его набросках, однако имя ее так и осталось неназванным.