Оценочная стоимость: неизвестно.
I
29 июля 1724
Париж, Франция
Свобода – это брюки и сюртук на пуговицах.
Мужская сорочка и треуголка. Если б она только знала!
Мрак утверждал, что даровал ей свободу, но на самом деле для женщин в мире, где они затянуты в свои одежды и заперты в домах, свободы не существует. Мир принадлежит мужчинам, лишь им позволено беспрепятственно разгуливать повсюду.
Адди неторопливо вышагивает по улице, повесив на руку ворованную корзину. В проеме двери старуха выбивает половик, на ступеньках кафе сидят чернорабочие, но никто не моргнет и глазом – потому что они не видят в Адди женщину, которая прогуливается в одиночку. Они видят праздно слоняющегося на исходе дня юношу. Никто не думает, насколько странная и скандальная эта прогулка, никто вообще ее не замечает.
По сути, Адди когда-то могла сберечь свою душу и просто попросить мужскую одежду.
Без визитов мрака прошло четыре года. Четыре года, и на заре каждого Адди клялась больше не ждать его, однако ни разу не сдержала обещания. Как бы ни старалась, с приближением годовщины Адди становится похожа на туго заведенные часы, пружина которых не раскручивается до рассвета последнего дня. И даже тогда она лишь постепенно расслабляется, почти не испытывая облегчения, потому что знает – все начнется вновь.
Четыре года.
Четыре зимы, четыре лета, четыре ночи без него. В остальные она предоставлена сама себе и может тратить их по своему разумению, но как бы ни старалась Адди забыться в эти ночи, они принадлежат Люку, даже если его самого нет.
И все же она не считает их потерянными, не приносит в жертву, будто они уже отданы мраку.
Проходя мимо кучки мужчин, Адди приветственно приподнимает треуголку, пользуясь случаем, чтобы натянуть шляпу пониже на лоб. Вечер еще не наступил, и в свете ясного летнего дня она старается держаться подальше от людей, поскольку знает – от пристального взгляда обман не скроешь. Стоило подождать еще час, и завеса сумерек ее бы спрятала, но, по правде говоря, Адди не в силах была выносить тишину и тиканье часов, отсчитывающих секунды.
Только не сегодня.
Сегодня она решила отпраздновать свободу. Взобраться по белокаменным ступенькам базилики Сакре-Кер, усесться на вершине лестницы и устроить пикник.
На руке висит корзина, полная еды. Со временем пальцы Адди стали ловкими и быстрыми, и последние несколько дней она старательно собирала угощение: буханку хлеба, ломоть вяленого мяса, кусок сыра и даже небольшую склянку меда величиной с ладонь.
Меда Адди не пробовала с самого Вийона. Отец Изабель держал ульи и продавал янтарный сироп на рынке, разрешая девочкам обсасывать соты, пока пальцы их не слипались от сладости. Адди поднимает добычу навстречу лучам заходящего солнца, и те превращают лакомство в золото.
Молодой повеса появляется прямо из ниоткуда. Задевает плечом руку Адди, и бесценная банка выскальзывает, разбиваясь о мостовую. Сначала Адди кажется, что на нее напали или решили ограбить, но незнакомец уже рассыпается в извинениях.
– Идиот, – шипит она, переводя взгляд от золотистого сиропа, сверкающего обломками стекла, на мужчину, что стал причиной несчастья.
Он молод, светел лицом и красив. У него высокие скулы и волосы цвета меда, в точности как тот, что растекся по земле.
Однако незнакомец не один. Вскоре, хохоча и улюлюкая, появляются дружки парня. У них счастливый вид, как у всех, кто начал кутить еще в полдень. Но юноша, что толкнул ее, заливается краской и явно смущается.
– Приношу искренние извинения… – начинает он, и тут выражение его лица меняется. Сначала на нем отражается удивление, затем веселье, и Адди догадывается – слишком поздно, – как близко они стоят, как хорошо освещено ее лицо. Слишком поздно понимает – он разгадал обман и все еще держит ее за рукав. На мгновение Адди пугается разоблачения. Однако когда друзья просят его поторопиться, юноша отсылает их прочь. Адди и незнакомец остаются одни на мостовой. Она готова вырваться и бежать, но вид у молодого человека совершенно не угрожающий, он лишь загадочно улыбается.
– Отпусти! – требует Адди, немного понизив голос.
Юноша только смеется, однако выпускает ее руку так быстро, словно коснулся огня.
– Извини, – говорит он, – я ошибся. – А потом одаряет ее озорной улыбкой. – Впрочем, и ты, кажется, тоже.
– Вовсе нет, – огрызается она, перемещая руку ближе к ножу, который лежит в корзине. – Я нарочно.
Юноша улыбается еще шире, переводит взгляд на мостовую, где блестит разлитый мед, и качает головой.