Реми внимательно наблюдает, как Адди изучает листок.
– Прочесть можешь?
– Буквы я знаю, – признается Адди, – но складывать их не очень-то умею. Пока справлюсь со строкой, забываю смысл.
Реми удрученно качает головой.
– Просто преступление, что женщин не учат так же, как мужчин. Не представляю жизни без книг. Без стихов, пьес и философских трудов. Шекспир, Сократ, что уж говорить о Декарте!
– И все? – насмешливо поддразнивает Адди.
– И еще Вольтер! Конечно, Вольтер. Очерки и новеллы!
Последнее слово Адди незнакомо.
– Длинная история, – объясняет Реми, – чистый вымысел. Про любовь или приключения, или о чем-то смешном.
Адди вспоминает сказки, которые ей в детстве рассказывал отец, предания Эстель о старых богах. Однако новеллы Реми, похоже, представляют собой нечто большее. Адди пробегается пальцами по странице книжки, но смотрит при этом на Реми, а тот не отрывает взгляда от Вольтера.
– Ты хочешь представиться ему?
Реми в ужасе поворачивается к ней.
– Нет, только не сегодня. Так будет лучше. Но какова встреча! – Он откидывается на спинку стула, сияя от радости: – Вот за это я и люблю Париж!
– Ах, так, значит, ты не из этих мест.
– А разве все тут – парижане? – Теперь он снова смотрит только на нее. – Нет, из Ренна. Вообще-то я из семьи печатника, но поскольку я самый младший, отец сделал серьезную ошибку, отослав меня в школу. Чем больше я читал, тем больше думал, чем больше думал, тем больше понимал, что должен жить в Париже.
– А родители не возражали?
– Еще как! Но я должен был поехать. Здесь все мыслители, здесь живут все мечтатели. Этот город – изменчивое сердце мира и его голова. – В глазах Реми зажегся свет. – Жизнь так коротка… Каждую ночь в Ренне, отправляясь спать, я лежал без сна и думал: вот прожит еще один день, кто знает, сколько осталось?
Тот же страх погнал Адди в чащу роковой ночью, то же стремление определило ее судьбу.
– И вот я здесь, – улыбнулся Реми. – Я бы не хотел жить ни в каком другом месте. Разве это не удивительно?
Адди думает о витражах и запертых дверях, садах и изгородях, что их окружают.
– Наверное, – отвечает она.
– Должно быть, ты считаешь меня идеалистом.
Адди подносит к губам чашку.
– Я думаю, мужчинам живется легче.
– Да, – признает Реми и с озорной ухмылкой кивает на ее костюм. – И все же ты, похоже, не из тех, кого легко удержать. Aut viam invenium aut faciam, как говорится.
Адди пока не знает латынь, а Реми не объясняет, что это значит, но спустя много лет она встретит эти слова и поймет, о чем он говорил. «Найди дорогу или проложи собственный путь». И тогда она улыбнется тенью улыбки, что Реми разжег в ней этим вечером.
– Наверное, я тебе наскучил, – краснеет Реми.
– Вовсе нет, – качает головой Адди. – Скажи, а мыслителям хорошо платят?
Он взрывается смехом.
– Вообще-то не очень. Но я все еще сын своего отца. – Он показывает ей ладони – на линиях и подушечках пальцев отпечатались чернила, когда-то уголь так же пачкал ее руки. – И это хорошая работа.
Адди слышится негромкий звук – урчание в его животе. Она почти забыла о разбитой банке и пролитом меде. Но остальное угощение все еще лежит в корзине у ее ног.
– Ты когда-нибудь поднимался на Сакре-Кер?
II
15 марта 2014
Нью-Йорк
Адди думала, что за долгие годы свыклась со временем. Что примирилась с ним, и они нашли способ сосуществовать – друзьями, разумеется, не стали, но и не враждовали больше. И все же между четвергом и субботой время тянется беспощадно. Отсчитывает секунды, словно нищая старуха гроши на хлеб. Она не спешит, не сбивается. Ни потратить их, ни потерять немыслимо. Минуты бурлят неиссякаемым океаном между настоящим и будущим, между ней и Генри.
Последние пару ночей Адди проводит в Проспект-парке, в уютной трехкомнатной квартире с эркером. Здесь живет Джерард – детский писатель, с которым она познакомилась в одну из зим. Огромная кровать, гора одеял, тихие завораживающие щелчки отопительных приборов, но Адди так и не удается уснуть. Она может лишь отсчитывать время, ждать и жалеть, что назначила встречу на субботу. Пришлось бы мучиться не два дня, а один.
За триста лет она притерпелась ко времени, но теперь у нее есть настоящее и будущее и что-то ждет впереди. Ей ужасно хочется поскорее увидеть Генри, услышать, как он зовет ее по имени!
Адди долго плещется в душе, пока не остывает вода, потом сушит волосы и трижды делает прическу – всякий раз разную. Она забирается на кухонный островок и принимается подбрасывать в воздух хлопья и ловить их ртом. Настенные часы отсчитывают минуты: 10.13, 10.14. Адди стонет. Ей нельзя встречаться с Генри до пяти часов вечера, а время, похоже, с каждой секундой течет все медленнее, лишая рассудка.