Они танцуют, пока не начинают болеть ноги.
Пока кожа не становится влажной от пота, а воздух таким густым, что невозможно дышать.
Пока в ритме не наступает затишье и между ними искрой не вспыхивает безмолвный разговор.
Пока Генри не тянет ее обратно к бару, к выходу из туннеля, туда, откуда они пришли, но поток в этом месте движется лишь в одну сторону, через лестницу и железную дверь можно только войти. Адди кивает в совершенно противоположном направлении, на темную арку в стене возле сцены и ведет Генри к узкой лестнице. С каждой ступенькой наверх музыка затихает, оставляя после себя лишь белый шум, гудящий в ушах.
Наконец они выбираются в прохладу мартовской ночи, с облегчением наполняя легкие свежим воздухом.
И первый ясный звук, что слышит Адди, это смех.
Генри с сияющими глазами поворачивается к ней, щеки его горят румянцем. Он пьян не столько от водки, сколько от энергии «Четвертого рельса», и когда начинается буря, он все еще смеется.
Гремит гром, и секундой позже с неба обрушивается вода. Не мелкая морось и не редкие предупреждающие капли, что могли бы вскоре превратиться в монтонный дождь, а внезапный ливень. Тот, который падает стеной и за считаные секунды делает тебя мокрым насквозь.
От резкого холода Адди задыхается. Ближайший навес всего в десяти футах, но ни один из них не стремится там укрыться. Адди улыбается дождю, подставляя кожу его поцелуям.
Генри бросает на нее взгляд, и Адди смотрит в ответ. Он раскидывает руки, будто приветствуя бурю. Грудь его порывисто вздымается. Вода льется по черным ресницам, стекает по лицу, смывая с одежды запах клуба, и Адди внезапно понимает: несмотря на минутное сходство, Люк никогда не выглядел таким.
Юным.
Настоящим.
Живым.
Она притягивает Генри к себе и наслаждается тяжестью его теплого тела, укрывающего ее от холода. Запускает пальцы ему в волосы и впервые отводит пряди назад, обнажая резкие линии лица, голодные впадины под скулами, глаза оттенка яркой зелени, какими Адди их еще не видела.
– Адди, – выдыхает он, и от этого имени у нее по коже мчатся искры.
Генри целует ее, и у его поцелуя вкус соли и лета.
Однако это слишком похоже на точку, но Адди не готова закончить вечер, поэтому она целует его глубже, превращая точку в вопрос, в ответ.
И тогда они бегут – но не в укрытие, а к поезду.
Затем, спотыкаясь, в прилипшей к коже мокрой одежде вваливаются в квартиру Генри. Запутываются руками и ногами в коридоре, пытаясь оказаться ближе друг другу. Адди стягивает с Генри очки и бросает на кресло, сбрасывает куртку, что липнет к телу. И они снова целуются. Отчаянно, алчно, дико. Она пробегает пальцами по его ребрам, цепляется за джинсы.
– Ты уверена? – спрашивает Генри.
В ответ Адди притягивает его губы к своему рту, направляя его руку к пуговицам своей блузки, а сама нащупывает ремень Генри.
Он прижимает ее к стене и снова произносит ее имя. Молния пробегает по телу Адди, огонь пронзает самую суть и томлением опускается между ног.
И когда они ложатся на постель, то на миг – на краткий миг – Адди переносится в другое место, где над ней склоняется мрак и шепчет ее имя, касаясь дыханием обнаженной кожи.
Но для него она всегда была Аделин, только Аделин. Его Аделин, моя Аделин…
Но здесь и сейчас она наконец-то Адди.
– Скажи снова, – умоляет она.
– Что сказать? – бормочет Генри.
– Мое имя…
Генри улыбается.
– Адди, – шепчет он, уткнувшись ей в шею. – Адди… – оставляя цепочку поцелуев на горле, – Адди… – спускаясь на живот, – Адди… – смещаясь к бедрам.
Его рот накрывает жар, пылающий между ее ног. Адди запутывается пальцами в черных локонах Генри, выгибая спину от удовольствия. Время содрогается, выпадая из фокуса. Генри возвращается по следам собственных поцелуев и припадает к ее губам, и вскоре Адди оказывается сверху, прижимая его тело к кровати.
Нельзя сказать, что они идеально друг другу подходят. Генри не создан для нее так, как Люк, он куда лучше, ведь он настоящий. Настоящий, добрый, живой, и он ее помнит. Когда все кончено, Адди, задыхаясь, падает на постель рядом с ним. Пот ручьями стекает у нее по коже. Генри обнимает ее со спины, прижимая к своему телу, и Адди чувствует, как замедляется биение его сердца, снова становится мерным.
В комнате наступает тишина, лишь дождь равномерно стучит за окном, страсть отступает, наваливается дремота, и вскоре Генри уже спит.
Адди смотрит в потолок.
– Не забудь, – тихо произносит она свою полумольбу-полумолитву.
Объятия Генри становятся крепче, и он выныривает из дремы.