Генри целует ее.
– Конечно, просто захлопни потом за собой дверь.
– Хорошо, – кивает Адди.
Генри уходит, раздается щелчок входной двери, но на сей раз звук не пугает Адди. Это просто дверь. Не точка – многоточие, за которым последует предложение…
Адди долго плещется в горячем душе, заворачивает волосы в полотенце и принимается бродить по квартире, разглядывая все, что не заметила прошлой ночью. В доме царят беспорядок и хлам, как во многих нью-йоркских квартирах, где слишком мало места, чтобы жить и дышать. Повсюду остатки былых увлечений. Шкаф с масляными красками и засохшими кистями в испачканных стаканах. Блокноты и тетради, в основном пустые. Несколько брусков дерева и скульптурный нож… При виде последнего где-то в глубине памяти, там, где воспоминания размыты и не так безупречно-отчетливы, слышится пение отца. Адди идет дальше и останавливается возле полки с камерами, которые смотрят на нее большими черными линзами.
«Винтаж», – думает Адди, хотя для нее старинные вещи не представляют ценности.
Она сама видела фотоаппараты на треногах, напоминающие неповоротливых зверей, которые прятали фотографа под тяжелым занавесом. Застала изобретение черно-белой пленки, а затем цветной. Неподвижные кадры превратились в видео, аналоговая аппаратура стала цифровой, а огромные истории легко помещаются на одной ладони.
Адди трогает корпуса камер, похожие на панцири черепах. На пальцах остается пыль. Но фотографии – повсюду.
Висят на стенах, мостятся на прикроватных тумбочках, ютятся в углах, в ожидании, когда же их повесят. На одной – Беатрис в художественной галерее, ее силуэт вырисовывается на ярко освещенном фоне. На другой Беатрис и Генри в обнимку. Она смотрит прямо, он – опустил голову, кажется, что они вот-вот разразятся смехом. Парень – вероятно, тот самый Робби. Беа была права: он выглядит так, словно сбежал с вечеринки в галерее Энди Уорхолла. Позади него толпа – размытое пятно тел, фокус на Робби, он смеется, на скулах горят полосы пурпурного блеска, на носу зеленые завитки, а на висках – золотистые.
В коридоре висит еще одно фото, на нем все трое сидят на диване, Беа посередине, Робби положил ей ноги на колени, с другой стороны примостился Генри, лениво подпирающий рукой подбородок.
Напротив – совершенно другой портрет, постановочное семейное фото, полная противоположность непринужденному снимку повседневной жизни. Генри снова сидит на краю дивана, но держится более прямо, на сей раз рядом с ним двое, определенно его брат и сестра. Девушка с ураганом непокорных локонов на голове прячет глаза за очками в «кошачьей» оправе – миниатюрная копия своей матери, что стоит, опустив ладонь ей на плечо. Парень постарше и посуровее выглядит двойником отца. И среди них младший сын – худощавый, настороженный. Он улыбается, но глаза смотрят серьезно.
Генри глядит на Адди с фотографий, которые явно снял сам. Она чувствует его руку, художника в кадре. Она могла бы простоять там дольше, пытаясь выяснить правду, его тайну, ответ на вопрос, который снова и снова звучит у нее в голове, но Адди видит лишь юношу – грустного, потерянного, пытливого.
Она переходит к книгам. Библиотека у Генри разношерстная, книги разбросаны по всем поверхностям в каждой комнате. Они занимают полку в гостиной, другую – поменьше – в коридоре, высятся стопкой у кровати и еще одной – на журнальном столике. Поверх груды учебных пособий с названиями «Переосмысление Завета» и «Иудейская теология в эпоху постмодернизма» лежат комиксы. Романы и автобиографии в бумажных обложках и твердых переплетах перемешаны между собой, некоторые из них старые и потертые, другие совершенно новые. Из десятка книг торчат закладки, отмечая незаконченное чтиво.
Она поглаживает корешки, задержавшись у толстого золотистого тома. «История мира в ста предметах». Адди недоумевает: как можно свести человеческую жизнь, не говоря уже о цивилизации, к списку вещей. Существует ли вообще способ измерить ценность жизни не по оставленному в жизнях других людей следу, а по оставленным после себя артефактам.
Она обдумывает собственный список. Историю Адди Ларю.
Птица отца, затерявшаяся среди мертвецов в Париже.
«Place Royale», украденная из комнаты Реми.
Деревянное кольцо.
Но это те вещи, что оставили отпечаток в жизни Адди. А что же оставит она? Свое лицо, отразившееся в сотне произведений искусства. Сочиненные ею ноты, которые легли в основу множества песен. Семена невидимы, идеи пускают корни, прорастают сами по себе.
Праздное любопытство утолено. Адди принимается за целенаправленные поиски. Она ищет подсказку, что-нибудь, что угодно, стараясь понять Генри Штрауса.