На долю секунды Адди одолевает сомнение. В прошлый раз при встрече с мадам она совершила ошибку, изобразив ложную скромность, но с тех пор поняла, что salonnière предпочитает женщин, умеющих настоять на своем.
Адди радостно улыбается:
– С превеликим удовольствием.
– Превосходно, – кивает мадам Жоффрен. – Приходите через час.
Теперь следует ступать осторожно. Один неверный шаг – и все рухнет. Адди оглядывает себя:
– О, – разочарованно вздыхает она, – боюсь, я не успею добраться домой, чтобы переодеться, а мое платье, конечно же, не подходит…
Затаив дыхание, она ждет ответа мадам, но та протягивает ей руку:
– Не беспокойтесь, дитя, уверена, мои горничные отыщут вам что-нибудь подходящее.
Они вместе идут по парку, а служанка плетется позади.
– Почему мы раньше никогда не встречались? – удивляется мадам. – Я знаю всех, о ком стоит знать.
– О, я не из таких, – протестует Адди. – К тому же я приезжаю только на лето.
– У вас произношение урожденной парижанки!
– Требуется лишь время и практика, – отвечает Адди, и это, разумеется, чистая правда.
– Так вы не замужем?
Очередной поворот, очередное испытание. Адди называлась вдовой, замужней дамой, но на сей раз решает остаться свободной.
– Нет, – отвечает она, – честно признаться, хозяин мне не нужен, а равного я пока не нашла.
Своим изречением она вызывает улыбку мадам. Расспросы продолжаются на протяжении всего пути до рю Сен-Оноре, лишь там salonnière наконец отправляется готовиться к приему и отпускает Адди. Та наблюдает за ее уходом с долей сожаления. Теперь она сама по себе.
Служанки ведут ее наверх, вынимают из шкафа платье и раскладывают на кровати. Оно из парчи, с узорчатой сорочкой и кружевами, обрамляющими ворот. Адди бы такое не выбрала, но все превосходного качества: последний писк французской моды, который напоминает ей кусок мяса, обвязанный травами и приготовленный к запеканию.
Она усаживается перед зеркалом, поправляет волосы, прислушиваясь, как внизу открываются и закрываются двери. Дом гудит от прибывающих. Необходимо дождаться, когда наступит разгар приема и комнаты наводнят гости, тогда можно будет затеряться среди них. Адди в последний раз поправляет волосы и разглаживает юбки и, когда на первом этаже становится достаточно шумно и к голосам добавляется звон бокалов, спускается в главную залу.
В первый раз Адди попала в салон по счастливой случайности, ей не пришлось разыгрывать представление. Она была поражена в самое сердце, обнаружив место, где женщинам позволено говорить или, по меньшей мере, слушать, где они могут пребывать без сопровождения, и никто их не осудит и не станет обращаться снисходительно. Она наслаждалась угощением, напитками и обществом. Притворялась, будто находится в кругу друзей, а не среди чужаков. Пока, завернув за угол, не увидела Реми Лорана. Он сидел на скамеечке между Вольтером и Руссо, размахивал руками и что-то говорил. Пальцы его по-прежнему были запятнаны чернилами.
Увидеть его было все равно что запнуться, зацепиться ногтем о ткань. Миг, который выбил Адди из равновесия.
С возрастом ее любовник заматерел, и все двадцать восемь прошедших лет отпечатались в чертах его лица. На лбу от долгих часов чтения пролегли морщины, на носу поблескивали очки. Но когда разговор вдруг касался особенной темы, в глазах Реми вспыхивала искра, и он снова становился прежним мальчиком, страстным юношей, который приехал в Париж в поисках великих умов и великих идей.
Сегодня Реми нет.
С низкого столика Адди берет бокал вина и бродит из комнаты в комнату, словно призрак, незаметная, но свободная. Слушает и заводит приятные разговоры, понимая, что на ее глазах творится история. Повстречав естествоиспытателя, увлеченного морем, признается ему, что никогда не видела морских просторов. Следующие полчаса он потчует ее рассказами из жизни ракообразных. Это приятный способ провести день, а особенно ночь – в эту ночь более прочих Адди нуждается в подобном отвлечении.
Прошло шесть лет, и она не хочет думать об этом, не хочет вспоминать о нем.
Заходит солнце, и вино сменяется портвейном. Адди чудесно проводит время, наслаждаясь компанией ученых и литераторов.
Следовало бы заранее догадаться, что он все испоганит.
Словно порыв холодного ветра в залу врывается Люк. От обуви до галстука он затянут в серое и черное. Единственные вкрапления цвета – знаменитые зеленые глаза.
Они не виделись шесть лет, и то, что Адди испытывает при виде него, нельзя назвать облегчением, однако все же это самое близкое понятие. Словно тяжесть упала с плеч, и тело испустило вздох. Это не удовольствие, просто физиологически становится легче от того, что неизвестность сменяется определенностью.