— С чего ты взял?
Киммериец ничего такого в поведении покойного десятника не замечал.
— Мелочи, — ответил Бернеш. — Были в его поведении мелочи, которые наводили на подобную мысль. Например, Газил очень не любил рисковать. Он ставил себя очень высоко, почитая себя хорошим воином и неплохим стратегом, тем, кто принесет войску пользу, действуя из глубины, когда есть возможность обдумать ситуацию, а не принимая удар грудью на передовой. С командирами своими Газил никогда не спорил, однако почти всегда получалось так, сколько я помню, что на опасных участках его люди воевали очень редко. А во время нашего похода десяток Газила находился в авангарде или в арьергарде столько же, сколько и другие.
— Надумано это, — совершенно серьезно сказал Конан.
Он лично составлял план передвижения сотни и не видел в исполнении самым дисциплинированным из его десятников прямых приказов чего-то странного.
— Может быть, — пожал плечами Бернеш и вновь выпил вина. — Я только говорю то, что думаю. У меня было ощущение, что с Газилом может случиться что-то нехорошее, и оно исполнилось. Потому мне сейчас особенно гадко.
— Послушай мой совет, — киммериец сделал особый акцент на слово «совет», давая понять, что до приказа остается один лишь шаг. — Прекращай пить. Вина, чтобы помянуть товарища, ты влил в себя уже достаточно. Излишки не идут тебе на пользу.
— Ты прав, сотник, — неожиданно легко согласился Бернеш. — Сейчас, только вот оставшееся допью, и все. К вечеру я буду в полном порядке.
— Надеюсь на это. За людьми твоими я, на всякий случай, пока присмотрю лично. Когда сможешь нормально командовать, только тогда и приступишь к обязанностям.
Киммериец хлопнул по плечу Бернеша и вышел из трактира, так и не перекусив.
Его удивляла реакция десятника на смерть Газила. Стрелу от разбойников мог получить любой из туранцев. Просто не повезло именно Газилу. А то, что он изменился: даже если это были не выдумки, то, все равно, ничего странного в этом не было – людям ведь свойственно меняться со временем.
Гибель Газила была глупой, но не странной, а вот поведение Бернеша вызывало определенные опасения.
Глава 5.
Второй день расследования
Центр Айодхьи
На то, чтобы избавиться от тела Сатти, у Конана ушло почти четыре колокола. Когда киммериец покидал квартал Тринадцати Стен, солнце уже выходило из зенита. Палило беспощадно.
Но на жару киммериец внимания почти не обращал. Его мысли занимали другие вещи.
В первую очередь киммерийца беспокоила возможная слежка. Направляясь от Телиды в район, занятый неприкасаемыми, северянин во все глаза высматривал, не пристроился ли за ним какой наблюдатель. И хоть никого обнаружить он не сумел, все равно, волнения унять не получалось.
В самом квартале Тринадцати Стен тоже пришлось изрядно повозиться и понервничать. Развязывал мешки и «прикармливал» собак киммериец лишь тогда, когда был уверен, что рядом нет никого из неприкасаемых. Основная проблема заключалась в том, что таких спокойных мест было не так и много, а рисковать и избавляться от тела за раз Конан не хотел. Множество изрубленных костей, если бы их обнаружили в одном месте, могло бы навести стражу на определенные размышления.
Так что киммериец, нигде подолгу не задерживаясь, прохаживался из конца в конец по кварталу, постепенно опустошая мешки.
В результате, когда последние кости тысяцкого были обглоданы четвероногими обитателями Айодхьи, настроение у Конана успело испортиться окончательно: он не верил, что не допустил ни одной ошибки, способной навести власти на его след. Кроме того, его одолевали сомнения в правильности сделанного им выбора.
Решение помочь Телиде было скорее интуитивным, принятым на волне душевного порыва, а не по здравому размышлению. Любой нормальный человек на месте Конана немедленно доложил бы о гибели Сатти стражам. Но тогда он бы потерял последнюю возможность разобраться в происходящем: кроме Телиды, у киммерийца не было знакомых, способных рассказать ему о силах, разыгрывающих в Айодхье свою партию. Конечно, еще оставалась верная подруга Рамини, но она прямо заявляла, что сделает все, чтобы уберечь Конана от опасности, а это значило, что о многих важных вещах она будет молчать.
Но была еще одна причина у недовольства северянина: вновь проявила себя тень. Незадолго до того, как работа Конана в районе неприкасаемых подошла к концу, она показалась киммерийцу на стене одного из домов. На этот раз тень не просто допустила ошибку, случайно выдав свое присутствие, она открыто демонстрировала себя Конану.
Повисев немного, убедившись, что не осталась незамеченной, она снова укрылась в переплетении других теней. После этого она еще несколько раз показывалась на глаза киммерийцу, причем выбирала для этого такие места, где, кроме Конана, ее различить было некому.
Утешало лишь то, что приблизиться к северянину ближе, чем на двадцать шагов, тень все еще опасалась. От роли соглядатая это существо, как выяснилось, не отказалось, но вот убийцы из него, к счастью, пока получиться не могло.
Тем временем перед Конаном встал вопрос, который предстояло разрешить немедля. С трупом было покончено, мешки, в которых он хранился, также благополучно были выкинуты. То есть последняя воля Сатти была исполнена, и теперь у Телиды не оставалось никакого иного выхода, кроме как выложить начистоту все, что ей известно. В противном случае, серьезных неприятностей со стороны киммерийца ей было не избежать. И вот в такой ситуации Конана одолевало огромное искушение немедля отправиться к вдове и потребовать от нее ответов на вопросы обо всех случившихся в Айодхье убийствах, начиная с гибели ее мужа и заканчивая смертью Сатти. Но если за киммерийцем все-таки следили, подобная поспешность была бы ошибочной: наблюдатели лишь утвердились бы в мысли, что Конан и Телида затеяли какую-то свою игру.
— Кром! — выругался северянин, внезапно осознав, что не видит очевидных вещей. — Один-то соглядатай у меня точно есть.
Тень упорно не желала оставлять киммерийца в покое и, вообще, постоянно напоминала, что именно она и есть главный враг и одновременно главная проблема северянина.
Конан решил, что лишь избавившись от тени раз и навсегда, он сможет оказаться со своими противниками в равных условиях.
Победить тень, по его мнению, можно было двумя способами: с помощью какого-нибудь сильно ядовитого отвара либо использовав магию. Травы свою эффективность уже доказали. Отвар Аямала не позволял тени приблизиться к киммерийцу. Можно было бы попытаться упросить алхимика изготовить смесь, способную прикончить тень. Но киммериец сомневался в разумности такого решения: без Сатти у него не было реальной возможности подействовать на Аямала. А других знакомых мастеров у киммерийца не было.
С магией дело обстояло еще хуже. С одной стороны, Сатти предупреждал Конана, что магическое разрушение тени может обернуться смертью всех присутствующих при обряде. С другой, даже если бы северянин решился рискнуть, обратиться за помощью опять же было не к кому.
Хотя был один вариант…
Но Конан решил пока с ним не торопиться. Тень наблюдала за ним, но можно было и ему попытаться повнимательнее понаблюдать за ней. Тем более что она решила не таиться. В первую очередь киммерийца интересовало, будет ли тень от него отлучаться или продолжит сопровождать его все время. Конану казалось, что Сатти ошибался, предполагая, что тень может общаться на расстоянии с человеком, пославшим ее. Еще тогда во время разговора в квартале Тринадцати Стен киммериец подумал, что идея эта весьма сомнительная, а за последнее время еще больше утвердился в этой своей мысли.
Тень слишком напоминала своим поведением обыкновенное живое существо. Она представлялась киммерийцу чем-то вроде хищника, но хищника думающего и наделенного сверхъестественными возможностями. Ему казалось, что имей она возможность обмениваться со своими хозяевами мыслями, то повадки у нее были бы иные. Конечно, предположение это основывалось скорее на интуиции, чем на фактах, но Конан своему предчувствию привык доверять.