Комендант побагровел, однако сдержал себя, решив не обострять отношений с гостем. Черт его знает, какие отношения у переводчика со своим генералом. А обширные и влиятельные связи Обергандера коменданту были хорошо известны.
Шли к концу четвертые сутки пребывания Потоберидзе в лагере. В то время как мысли целиком были поглощены предстоящим делом, душа Сано не могла найти покоя. Еще не сгладились переживания от потери друга, как прибавились новые, от всего увиденного в лагере. Но самые мучительные страдания приносило презрение, уничтожающие взгляды своих соотечественников, томящихся в неволе. Конечно, в их представлении Сано был хуже немцев. Фашисты — просто враги, а он — изменник, предатель. И как ни горько было на душе, но Сано не имел права выдавать свои переживания.
Военнопленный Николай Иванов, значившийся в лагере просто под номером 1002, упорно не хотел отвечать на вопросы и далее смотреть на переводчика Обергандера, принимая его за самого последнего негодяя.
А для Потоберидзе откровенный разговор с этим человеком сейчас был нужнее всего. Сано уже навел кое-какие справки о нем. Иванов оказался военным летчиком, взятым немцами в горящем самолете. В лагере он вел себя замкнуто, тихо. Лагерное начальство предполагало приблизить его к себе, поэтому до поры не трогало.
Но как, как расшевелить этого угрюмого парня? Сано подходит к нему и кладет свою широкую большую ладонь на его исхудалое жесткое плечо. Кладет, как близкий, добрый друг, стараясь передать всю теплоту своего сердца. Николай с удивлением поднял глаза на Потоберидзе. Взгляды их встретились. Долго они смотрели друг на друга. Каждый хотел понять мысли другого. Сано снимает руку с плеча Николая и тихо говорит:
— Я сам отведу вас в барак. Идемте.
И как только вышли во двор и миновали караул, Потоберидзе продолжил:
— Постарайтесь, Коля, выслушать меня и понять. В помещении я не мог откровенно говорить с вами, там нас могли подслушивать. Сейчас я скажу нечто чрезвычайно важное не только для вас и меня, а главным образом для нашей Родины…
И Сано заговорил. Заговорил страстно и убежденно. Он объяснил Коле, почему оказался у немцев и носит их форму. Рассказал о расстреле Володи Онищенко, зачем прислал его в лагерь Обергандер и как решил он перехитрить этого матерого фашистского зверя. Потом подробно проинструктировал Николая, как тот должен вести себя при встрече с Обергандером, чтобы успешно выполнить поручение Потоберидзе. В заключение Сано категорически от имени Родины запретил Николаю рассказывать кому-либо о всем услышанном.
Вечером, оставшись наедине с самим собой, Потоберидзе в который уже раз перебирал, анализировал события прошедшего дня. Сумеет ли Иванов выдержать экзамен Обергандера? От этого будет зависеть не только жизнь его, Потоберидзе, а еще очень и очень многое…
…Обергандер выехал в лагерь военнопленных тотчас же, как только получил сообщение от своего переводчика. А спустя несколько часов он уже в присутствии коменданта лагеря внимательно слушал доклад Потоберидзе.
— Этот человек, — спокойно говорил Сано, — давно обратил на себя внимание господина коменданта. На мою долю осталось немногое. Мне пришлось только завершить процесс обработки…
— Да, да! — поддакнул комендант, кивая головой, довольный похвалой Потоберидзе. А Сано продолжал обстоятельно и подробно излагать ход своей работы, стараясь при каждом удобном случае выпятить заслуги местной администрации.
Выслушав Потоберидзе, генерал приказал доставить военнопленного Иванова. Вскоре перед ним предстал совсем еще юноша, невысокого роста светловолосый человек. Некоторое время Обергандер молча смотрел на вошедшего, пронизывая его своим колючим, холодным взглядом. Потом спросил:
— Что же вас привело к желанию служить нам?
Пленный, стоя все так же смирно, начал грустным тихим голосом:
— История эта длинная… Я рассказывал ее адъютанту господина генерала. Главное в том, что чаша весов в этой войне клонится в вашу сторону, а я молод… Душой и сердцем я летчик. Мои идеи не на земле, а в воздухе. А небо принадлежит его покорителям, в числе которых хочу быть и я.
— О! Вы романтик, — вставил Обергандер.
— Возможно, — все так же спокойно продолжал Иванов. — Потому я и согласился на сделанное мне предложение.
— А почему вы не говорите о своих счетах с большевиками? — опять бросил реплику генерал.