— У тебя нет? — Валерка кивнул на шприц, выскочивший у него из кармана, и все тело его сжалось.
— Давай, — сказал Глухарь. — Давай…
Валерка обнажил руку, почувствовал укол, закрыл глаза. А через некоторое время он ощутил знакомое сладостное, безмятежное состояние. «Ну, вот, теперь ты, как огурчик. Джентельмен. Джентельмен удачи», — слышал он голос Глухаря.
— Дельце хорошенькое, — ворковал Глухарь. — Да… Есть тут один на примете. За ним обэхаэсовцы охотятся. Знаю я. А мы опередим их. Понимаешь? Придем раньше.
— Сколько? — сонно ворочая глазами, спросил Валерка.
— По две тысячи. Я тебя не обижу.
— Новыми?
— Дурак! Конечно, новыми.
— А ты откуда знаешь, что у него есть гроши?
— Если бы не знал, не говорил. Делец он, понимаешь? На сухофруктах наживается. Идет?
— Идет, — прошептал Валерка. — Только честно.
Они договорились встретиться назавтра в восемь вечера у моста. «В городе мне нельзя показываться», — сообщил Глухарь. Они расстались. Глухарь уехал на такси. А Валерка пошел звонить в угрозыск.
Когда он, постучавшись, вошел в кабинет, Дубровин стоял около сейфа. Он уже закрыл сейф и, видимо, намеревался положить ключ в карман, но, увидев Валерку, передумал и раскрыл тяжелую дверцу.
Сазанков увидел — в сейфе лежали пистолеты и ножи. Дубровин вытащил один — короткий с широкими краями, и положил на стол.
— Видишь? — вместо приветствия сказал он.
Взгляд у Дубровина был суровый, и Валерка опустил голову, не понимая, однако, почему капитан вытащил из сейфа нож.
— Сегодня я допрашивал Бориса Романенко, — сухо сказал Дубровин, не глядя на Валерку. — Романенко — вор-рецидивист, он убил этим ножом ученика девятого класса Анохина…
Дубровин замолчал на минуту.
— Ты понимаешь? Убил отличного парня, накурившись анаши…
— Но я уже не курю…. Последний раз… я… — Валерка попытался взглянуть на Дубровина, но понял, что не может этого сделать, и только искоса бросал взгляды на нож, мерцавший на столе.
— Садись, садись, чего стоишь.
Валерка подошел поближе.
— От чистого сердца… — начал он. — Константин Петрович…
Дубровин передернул плечами.
— О каком сердце ты говоришь?
— Честное слово… — начал было Валерка, но заикнулся и с сомнением посмотрел на Дубровина. — Вы не думайте, Константин Петрович, да я в рот не возьму теперь…
Он прикрыл глаза и сразу же перед глазами появилось тусклое лицо Глухаря и послышался тихий голос: «Тише ты. Дело есть».
Валерка открыл глаза и опять поглядел на нож.
— А что тому парню будет? — спросил он.
— Какому? — Дубровин положил нож в сейф и захлопнул дверцу.
— Который убил.
— А ты как думаешь — в Сочи его пошлют? — Дубровин оглядел Валерку. — Костюмчик новый? Где раздобыл?
— Дареный.
— От кого?
— От Глухаря…
— Так…
Валерка покраснел и заерзал на стуле.
— Он не украл, купил…
— Ну ладно, — Дубровин брезгливо поморщился. — Ты мне по телефону говорил, что Глухарь уехал на такси. Номер не запомнил?
— Нет. Завтра у нас с ним встреча. Дали бы вы мне тот нож… Я бы с ним сам рассчитался…
— Он о Бармашеве ничего не говорил?
— Это кто?
— Зубной техник. Золото скупает.
— Не знаю. Глухарь говорил, что есть у него один кореш. К нему махнем после «дела».
— Куда Глухарь уехал?
— Не знаю.
— А дом, где этот делец живет?
— Тоже не знаю. Глухарь завтра скажет.
— Пистолет у Глухаря есть?
— Видел.
— Та-ак, — вздохнул Дубровин. — А ты уверен, что за тобой не следили?
— Не знаю.
— И, наверное, не сам Глухарь, а кого-нибудь подослал.
— Нет. Если бы следил — то сам. Он сейчас один остался. Иначе б не втягивал меня.
— Да… Ну, мы все о Глухаре. А что я с тобой буду делать? Больница тебя отказывается принимать — сам виноват. С заводом ты тоже… Эх, придется звонить заместителю министра здравоохранения. Это уж не сам я — к комиссару пойду.
На глазах у Валерки появились слезы, и он смахнул их рукой.
— Вы мне не верите, да? — вскричал он. — Константин Петрович! Ну, испытайте меня. Ну…
— Испытание — завтра. Хочешь нам помочь?
Валерка кивнул головой.
— Завтра в восемь приходи туда, где условились встретиться с Глухарем. Знаешь карагач около шашлычной — увидишь там светло-коричневое такси. В этом такси буду сидеть я. Так что, если что заподозришь… Ну идем, идем в дежурку. Ты же с ног валишься — спать хочешь. На диване поспишь.
…Надежды Дубровина не оправдались. На следующий день вечером он докладывал своему начальнику:
— Алло? Александр Ильич? Дубровин звонит. Из оперпункта я.
— Да, слушаю, Костя.
— Как мы и предполагали, Глухарь на «свидание» не пришел.
— Проверяет Валерку? Да, его голыми руками не возьмешь. Кто пришел вместо него?
— Какой-то тип. Незнакомый, первый раз вижу.
— Значит, что-то пронюхал Глухарь. А ведь они могли убрать Валерку по дороге?
— Зачем? Если Глухарь подозревает его, то знает, что он все рассказал. А рассказывать-то нечего.
— Задержали незнакомца?
— Не удалось. Сбил Валерку с ног. Заскочил на ходу в какой-то грузовик. А когда мы догнали машину, в кузове никого не оказалось.
— Плохо. Очень плохо. Ты ребят там оставляй. А сам приезжай в Управление. Дело есть. Тут мы кое-что узнали. В аэропорт поедешь.
— Есть.
12. ГДЕ ЗОЛОТО РОЮТ В ГОРАХ…
Их было трое — внешностью очень похожих друг на друга людей. Низкорослый, кряжистый следователь районной прокуратуры Володя Заробян. Его черные глаза мерцали из-под бровей таинственно, словно видят и знают что-то необыкновенное. Оперуполномоченный уголовного розыска, Алексей Ломакин, был прямой противоположностью Заробяну — баскетбольного роста, белесый и жилистый, лицо у него простое, северно-русское. Капитан Дубровин — нечто среднее между ними.
Шли они долго. На порыжевших от знойного летнего солнца холмах, куда ни кинь взгляд, не было ни деревца, ни даже кусточка. А там в долине, где они оставили машину, буйно шелестела влажная трава и перезванивала голышами говорливая речка.
Солнце только-только взошло, и когда они достигли обрыва, впереди, насколько хватал взгляд, открылась несравненная красота. Верхняя часть неба была темно-синей, и чем ближе к горизонту, тем больше небо окрашивалось в светло-оранжевый цвет. А еще ниже, над чернеющим в бесконечном отдалении лесом, дрожали огненно-рыжие полосы, словно там полыхали гигантские горны. Расплавленным золотом сверкала в зеленой долине извилистая река, а в непроходимых коричневых болотных топях, будто пойманное в большую рыбачью сеть, дрожало розовое отражение солнца. Справа, на предгорьях, лежали холодные синие тени.
— Вот это да! — только и смог вымолвить Дубровин. Он стоял на краю обрыва, любуясь игрой красок, света и теней — такие ни с чем не сравнимые восходы и закаты можно наблюдать только здесь, в горах Забайкалья. Так вот оно, значит, какое Забайкалье — «где золото роют в горах…».
Он вспомнил запыленный, пропахший бензином и асфальтом город, уличную толчею, переполненные душные автобусы и трамваи — все это было где-то далеко-далеко, будто в нереальности…
«Где же скрывается этот старатель с Бармашевым? Долго еще идти?!» — думал Дубровин. Он вспомнил серые глаза майора Мартынова, его мохнатые брови, плотно сжатый рот.
— Вот видишь, куда потянулась нить, Костя, — говорил Александр Ильич. — В Забайкалье, к старателям. Бармашев сейчас там. Ну, что ж, действуй. Свяжешься с местной прокуратурой и угрозыском. Теперь-то Бармашева надо взять во что бы то ни стало. Так что вылетай немедленно.
Дубровин стоял задумчиво, молча, а потом спросил, словно очнувшись: